Воскресение в Третьем Риме

Чудотворцев опровергает гностическую легенду о падшей Софии. София Премудрость Божия не могла и не может пасть, ибо она Премудрость Божия. И все же у нее появился некий двойник, схожий с нею до неотличимости, но тем более зловещий, так как неизвестно, насколько он ей чужд. Быть может, это превратная эманация Софии, издержка ее излучающего изобилия, светотень или отсвет ее, уловленный и плененный падшим ангелом (плененный в двух смыслах: захваченный в плен или прельстившийся печальной красотой падшего). Но так или иначе, эта мнимая София сопутствует бытию, оставаясь отсветом истинной мудрости. Гностическая легенда называет эту Софию Ахамот (древнееврейское имя истинной мудрости Хохма). Ахамот причастна к сотворению несовершенного мира. Это она породила демиурга, не знающего даже, кем он порожден. Отсюда все грехи и беды этого мира, само мнимое творение которого – грех и катастрофа. Ахамот, прельщенная Демоном, сама не есть безусловное зло. Она тоскует о воссоединении с Мудростью Истинной, но продолжает грешить, выдавая себя за нее, хотя воссоединение не может совершиться, пока Ахамот не покается в своем отпадении. Ахамот надеется воссоединиться с Богом через Божью кровь, которая в Богочеловеке, и в человеке, ибо человек – подобие Божие. Ахамот обладает свойством порождать все новых и новых, но всегда одних и тех же своих двойников, в каждом из которых она сама. Такой двойник ее Ил Тли, или Лилит, охочая до Крови Истинной и потому напавшая на Адама. Выстраивается череда двойников, дразнящая дурной бесконечностью: Ахамот – Лилит – царица Савская – Елена Троянская, сопутствовавшая Симону Волхву, когда тот выдавал себя за Христа, как та же Елена-Лилит выдавала мнимую Трою за истинную Троицу. Не среди ли этих двойников и Диотима, истинная или ложная, но так или иначе муза философа, ибо среди этих двойников является и София Истинная, оберегающая Кровь Истинную от охотниц за нею, но кто знает, не от Ахамот ли происходит Фило-София, не осмеливающаяся назвать себя Софией, предостерегающая от ложной Софии любовью или, напротив, прельщающая ею. Вот искание Софии: ищут Софию, и София ищет (какая из них?).

До сих пор не обнаружены все источники, которыми пользовался Чудотворцев, воссоздавая это предание. В библиографии они перечислены, но, по крайней мере, некоторые из них отсутствуют во всех книгохранилищах, где я (и не только я) пытался установить их наличие. Не только исследователи, но и кое-кто из последователей Чудотворцева опять-таки позволяют себе говорить о высокоинтеллектуальной мистификации, имеющей, впрочем, свой философский смысл (так в сугубо научную книгу А.Ф. Лосева „Музыка как предмет логики“ вошел музыкальный миф, якобы переведенный автором „из одного малоизвестного немецкого писателя“), но у меня нет оснований видеть в „Искании Софии“ мистификацию, и я скорее склонен прочитывать в комментарии Платона Демьяновича лирическую поэму, написанную гениальным современником русских символистов, поэму, где слышится неподдельная „тоска по милой“, по возлюбленной, при всей философичности звучащая своей особой музыкой, так что вспоминаются слова известного музыканта: „…математика и музыка находятся на крайних полюсах человеческого духа… этими двумя антиподами ограничивается и определяется вся творческая духовная деятельность человека“.

Работая над „Исканием Софии“, Чудотворцев не пропускает ни одного спектакля в театре „Красная Горка“, что снова подводит нас к творческой проблематике этого влиятельнейшего театра, о котором почти ничего неизвестно, кроме легенд, и не последняя среди них – легенда Чудотворцева. Даже репертуар этого театра установить затруднительно, ибо не только исполнители ролей, но и название пьесы, как правило, не объявлялось, так что зрители сами угадывали то и другое, и нередко выходило по их свидетельствам, что одного и того же числа на одной и той же сцене театра игрались разные пьесы. Несомненно, накануне Ивана Купалы игрались „Снегурочка“ Островского, и столь же несомненно, что в начале двадцатого века и гораздо позже в театре шла чеховская „Чайка“, причем главную женскую роль в обеих пьесах явно исполняла одна и та же актриса, особенным чарующим голосом произносившая: „Тела живых существ исчезли в прахе, и вечная материя обратила их в камни, в воду, в облака, а души их всех слились в одну. Общая мировая душа – это я… я… Во мне душа и Александра Великого, и Цезаря, и Шекспира, и Наполеона, и последней пиявки. Во мне сознания людей слились с инстинктами животных, и я помню все, все, все, и каждую жизнь в себе самой я переживаю вновь“. „Монолог Софии“, – записал Чудотворцев в своей записной книжке; спрашивается, какой Софии, истинной или мнимой?