Восхождение Хоноса

Тогда Леся не ощутила всей отцовской горечи от разочарования в своем браке и самой Жанне-Жози, но с детски развитой интуицией догадалась, что не стоило больше говорить с ним о «маминых подарках». Какое-то время они шли молча, и девочка размышляла над тем, что вообще значит «искусство». Толкование слова давалось ей тяжело, и, спустя пять минут (что, в переводе на «взрослое время» значило едва ли не час), она все-таки попросила Отца о помощи:

– Пап, а что это такое?

– Искусство?.. – переспросил он. – Что же, Лисенок, это очень сложно описать словами.

Отец призадумался, а затем продолжил:

– Гм, пожалуй, предметом искусства можно назвать то, что создает человек, который наделен и даром, и умом, и трудолюбием. А еще способностью видеть нечто то, чего не видят другие или пытаются закрыть на это нечто глаза. Оно неуловимо и в то же время очевидно, его присутствие…

– Па-ап, – протянула Леся. Она не любила, когда Отец пускался в долгие рассуждения.

– Извини. Вкратце, это образ того в нашем мире, что имеет гораздо большее значение, чем мы с тобой, чем все люди вокруг нас. Нечто высшее телесной жизни, понимаешь?

– Как душа?

– Примерно так, – кивнул Отец. – Дух, история, чувство, выраженное мазком кисти, звуком или словом… Жестом. Все это лишь, впрочем, средства, и не в них суть. Первично же именно прозрение, которое испытывает Художник, когда создает это самое нечто. И это прозрение, невыразимое соединение со Всевышним, наверное, и можно назвать Искусством.

Леся нахмурилась:

– Ничего не поняла. Мне надо подумать.

– Думай, доченька, думай, – вновь улыбнулся отец. – Только не очень долго, потому что мы уже на входе.

Леся даже не заметила, как за разговором они уже пришли к резным дверям галереи, выполненным из красного дерева с массивной позолоченной ручкой, что украшали большие головы рычащих львов. Они даже немного напугали Лесю, и та покрепче схватилась за сильную руку Отца. Пальцы у него были очень красивые, тонкие, как у пианиста, хотя за свою жизнь он едва ли раз касался какого-нибудь музыкального инструмента.

В миг растворения этих чудесных дверей Отец открыл для нее и мир Искусства, даже малую суть которого она пока в силу возраста не могла постигнуть, но которая возымела на нее сильное действие. Он водил ее по просторным залам, показывая работы Шишкина, Репина, Айвазовского, Брюллова, Куинджи и многих других, а она лишь пыталась собрать все свое внимание в кучу, потому что всего этого было как слишком много для ее детской головки. Под конец небольшой экскурсии, устроенной Отцом, ей стало даже сонливо.

– Ну-у, что ты, Лисенок? – спустя полтора часа спросил он. – Совсем утомилась, да? Не интересно?

–Я ута-ала, – зевнула Леся, которая уже начала отвлекаться и рассматривать группу туристов с оживленно вещающей девушкой-экскурсоводом во главе группы.

– Раз ута-ала, – передразнил ее Отец. – То давай я покажу тебе последнюю картину, картину неизвестного Художника, и мы пойдем в парк пить вкусный какао с зефиром?

– Давай! – Леся вмиг оживилась. Глаза ее загорелись любопытством.

В зале временной выставки было немноголюдно и прохладно. Девочка поежилась, чувствуя, как маленькие ручки покрываются мурашками. Внимание ее сразу же привлекло огромное полотно, что висело по центру стены напротив входа. Оно словно горело красным цветом, излучая самые разные его оттенки. Алый, бордовый, бурый. Все это напоминало девочке…

– Кровь? Папа, почему здесь так много крови? – обеспокоенно спросила Леся.

– Как ты верно заметила, – Отец подвел ее поближе к полотну. – Не пугайся, это не только кровь, многое из этой красноты – лишь пролитое на камни вино. Прочитай, как называется картина.

– «Падение Хоноса и Виртуса», – быстро отчеканила девочка, бросив уже немного осмелевший взгляд на картину. – Что это значит?

На полотне были изображены статуи божеств Чести и Доблести, которые обычно представлялись римлянам спутниками. Сами же они пировали прямо на ступенях храма, обезумевшие от сладострастия, обрюзгшие и пьяные, с лицами, не выражающими ничего, кроме желания. Их было так много, что Лесе они показались большой человеческой массой полуобнаженных тел, странной и отталкивающей ее детское сознание.

– Это значит, – Отец указал на статую с отколотой головой, из торса которой сочилась кровь, будто кто-то нанес богу смертельную рану. – Что римляне утратили понятия о высоких человеческих качествах, когда предались своим порокам. Это стало началом их собственного конца.

Лесю, которая завороженно начала было повторять движение руки Отца, резко одернула проходившая мимо работница музея:

– ДЛЯ КОГО ЭТА НАДПИСЬ СДЕЛАНА? – прорычала она, тыкая пальцем с ярко-выкрашенным розовым ногтем в табличку «не трогать руками».

– Я не хотела… – пробормотала было Леся, которая даже и не думала прикасаться к картине.

– Не обращай внимания, – махнул рукой Отец, бросив на незнакомку недоумевающий взгляд. – Так вот, посмотри же на статуи Чести и Доблести. Где их головы и тела?