Восхитительные женщины. Неподвластные времени

Но светлая полоса продолжалась недолго: зимой 1926 года, после перенесенного гриппа, скончалась маленькая Настя: врачи пропустили начавшийся менингит, и девочка два месяца угасала на руках у матери. Переживая смерть дочери, Елизавета винила во всем себя: решив когда-то отдать свое сердце далекому поэту, она недодала любви детям, а отказавшись однажды от Бога, она лишилась его милости и благодати. Как писала сама Елизавета Юрьевна: «Я вернулась с кладбища другим человеком… Я увидала перед собой новую дорогу и новый смысл жизни: быть матерью всех, всех, кто нуждается в материнской помощи, охране, защите. Остальное уже второстепенно».

Елизавета Юрьевна стала миссионеркой Русского студенческого христианского движения (РСХД), много разъезжала по Европе, всюду встречая «нужду и тьму незнания». Избрав себе путь монашеского служения, она, получив церковный развод с мужем, в марте 1932 года приняла монашеский постриг, получив имя Марии в память святой Марии Египетской – та, бывшая блудница, раскаялась и долгим покаянием в пустыне достигла святости. Проводивший обряд епископ Евлогий благословил ее пророческими словами: «Как Мария Египетская ушла в пустыню к диким зверям, так тебя я посылаю, и ты идешь в мир – к людям, терпеть от них всю злобу, и может быть, хуже, чем дикие звери».

В отличие от многих поколений монахинь, мать Мария не собиралась уединяться в монастырских стенах, посвятив жизнь аскезе и молитвам: она была убеждена, что должна была оставаться в миру, чтобы служить людям. «Сейчас для монаха есть один монастырь – мир весь», – говорила она. Она и внешне была совершенно не похожа на французских монахинь: одетая в мужскую рясу, доставшуюся ей от беглого расстриги, постоянно курящая, обутая в мужские ботинки, с тяжелой порывистой походкой и заливистым смехом. Одна из ее подруг описывала ее: «Очень живая, жизнерадостная, с быстрыми порывистыми движениями, открытая, общительная… Она показалась мне несколько диковинной монахиней… Внешне Елизавета Юрьевна напоминала нашу курсистку-революционерку того старомодного стиля, отличительной чертой которого было подчеркнутое пренебрежение к своему костюму, прическе и бытовым стеснительным условиям: виды видавшее темное платье, самодельная шапочка-тюбетейка, кое-как приглаженные волосы, пенсне на черном шнурочке, неизменная папироса… Елизавета Юрьевна казалась такой русской, такой, до улыбки, русской! Можно было только удивляться, как она сумела сохранить в Париже, в центре моды и всякой внешней эстетической вычурности, всем нам знакомый облик русской эмансипированной женщины. И лицо у нее было тоже совсем русское: круглое, румяное, с необыкновенно живыми, «смеющимися» глазами под темными круглыми бровями и с широкой улыбкой, но улыбкой не наивно-добродушной, а с той русской хитринкой, с той умной насмешливостью, которая отлично знает относительную ценность слов, людей, вещей».

Елизавета Скобцова с детьми, Сербия, 1923 г.

Как разъездной секретарь РСХД, мать Мария ездила по стране, ведя беседы, проповедуя, выслушивая и помогая. Однажды, в шахтерском поселке, ее встретили насмешками: «Вы бы лучше нам пол вымыли, да всю грязь прибрали, чем доклады читать!» Мать Мария лишь спросила, где у них тряпки, и принялась за работу. «Работала усердно, да только все платье водой окатила, – вспоминала она. – А они сидят, смотрят… а потом тот человек, что так злобно мне сказал, снимает с себя куртку кожаную и дает мне со словами – «Наденьте… Вы ведь вся вымокли». И тут лед растаял. Когда я кончила мыть пол, меня посадили за стол, принесли обед и завязался разговор». Так мать Мария готовилась к своему служению: «Сначала дела, а только потом – слова», – говорила она.

С помощью митрополита Евлогия и друзей – Бердяева, Лосского, отца Димитрия Клепинина, Скобцова, который оставался ее верным соратником до самого конца, – мать Мария организовала движение «Православное дело»: сначала она открыла на улице Лурмель женское общежитие со столовой, где давала приют для бездомных, обиженных или нуждавшихся в помощи, а при общежитии – домовую церковь, в устройстве которой мать Мария принимала самое деятельное участие. Еще в Петербурге она брала уроки живописи, а теперь освоила технику витража и вышивку золотыми нитями. Мать Мария писала иконы и расписывала стены, вышивала покровы и к тому же работала как архитектор, плотник и столяр. Немного позже она организовала общежитие для мужчин и приют для семей, туберкулезный санаторий под Парижем, мастерские и больницу. Сын Юрий во всем помогал матери, а вот дочь Гаяна, ставшая убежденной коммунисткой, рвалась на родину. Алексей Николаевич Толстой, сам вернувшийся из эмиграции, помог ей в 1935 году уехать в Советский Союз. Через полтора года она скончалась – то ли от тифа, то ли от дизентерии…