— Немного спустя, — вспоминал пигмей, — ближайший слон перестал есть. Он, казалось, был чем-то обеспокоен, и я стал опасаться, что он почуял опасность. Несколько позже я понял, что беспокоило слона. Дело в том, что самец, находившийся на противоположной стороне поляны, оставил свой пост и приблизился к одной из слоних, а мой приревновал его. Он оттопырил уши и стал помахивать хоботом над землей. Это было мне на руку — слон, занятый слонихой, не обращает на все остальное никакого внимания. Я, пригнувшись, стал продвигаться вперед, пока расстояние между мной и ближайшим слоном не сократилось менее чем до двенадцати шагов. Я потел от страха, чувствуя, что теперь ничто уже не заставит меня отказаться от своего замысла.
Маленький охотник, стоявший в моей комнате, вдали от всех опасностей, обливался потом. Его небольшие глаза были сужены, дышал он неровно и с трудом. Глядя на него, я поняла, какое мужество удерживало его там, возле слона, на расстоянии многих дней пути от широкой Эпулу. Но дело было не в одном мужестве. Это был извечный конфликт джунглей. Глубоко укоренившийся инстинкт охотника толкнул Фейзи на эту борьбу. Безотчетно ведомый этой силой, он, не колеблясь, пошел бы даже на смерть.
— Слоны по-прежнему не подозревали о моем присутствии, — рассказывал пигмей. — Я находился так близко, что слышал, как урчало у них в животах. Все они перестали есть, привлеченные ухаживанием слона за слонихой. Он бил ее своим хоботом по голове и спине, игриво толкал головой. У нее, видимо, не было детеныша. Отделившись от стада, она двинулась прочь, словно отыскивая более уединенное место. Самец не отставал. Его шутки стали более грубыми, теперь он был уже совершенно поглощен своей страстью. Я не мог внимательно наблюдать за этим слоном, так как боялся потревожить его соперника, стоявшего около меня. Глядя на ближайшего ко мне слона, я понимал — любовная игра в любую минуту может быть прервана. Находившийся около меня слон стоял как вкопанный; хобот его был мягко опущен вниз, уши прижаты к голове. Он весь дрожал под жесткой броней кожи. Я понял, что настало время нанести удар. Держа копье острием вверх, я стал осторожно красться вперед, пока, наконец, не оказался прямо под взбешенным от ревности животным. Мгновенно распрямившись, я всадил ему глубоко в брюхо свое копье. Оттуда через рану вырвалась сильная струя газа. От его тошнотворного запаха я чуть было не потерял сознания. Мне показалось, что слон почуял меня еще до того, как копье попало в цель. Однако он, не поворачиваясь, бросился к стаду, производя страшный шум и трубя от боли. Мадами никогда не видела бегущих слонов, поэтому она не может представить, как быстро они передвигаются. Только что они находились на месте. Но уже в следующий момент можно было видеть лишь полосу пыли, терявшуюся среди деревьев.
Фейзи устало опустился в кресло. Я гордилась тем, что так хорошо его понимала. Я изучала язык кингвана уже несколько лет, но все еще удивлялась тому, что легко понимаю его.
Затем маленький охотник заговорил вновь,
— Я шел по следу слона два дня, пока он не стал слабеть. В первый день я нашел свое копье, которое он вытащил из раны и забросил в кустарник. На второй день, после полудня, когда я его нагнал, он уже умер от потери крови.
В полночь, едва отдохнув, Фейзи повел за мясом счастливую и возбужденную толпу пигмеев. Мне тоже хотелось пойти вместе с ними, но об этом не стоило заводить и речь, ибо из-за меня они должны бы были идти медленнее, а они спешили добраться до животного, прежде чем гиены и шакалы растащат все, за исключением бивней. Я могла некоторое время идти по лесу так же быстро, как пигмеи. Но пройдя таким темпом около часа, я уставала, и мне становилось трудно уклоняться от ветвей лиан. Пигмей же, даже с ребенком или корзиной, может идти быстрым шагом весь день. Столь же выносливы и негры.
Пока пигмеи ходили за мясом убитого слона, ко мне в гости приехал известный фотограф журнала «Лайф» Элиот Элисофен. Мы познакомились летом на полуострове Кейп-Код. За время, прошедшее после нашего знакомства, Элиот исколесил весь мир. Он сильно изменился.