Восемь голубых дорожек

Антон оживился и, взяв у Маринки мишку, заставил его тоже несколько раз поурчать. Потом сказал:

— Хороший он у тебя.

— Вот видишь!

— Вижу, — согласился Антон. И вдруг, отдавая медведя Маринке, он как-то задумчиво проговорил: — А я, знаешь, скоро уеду из Москвы.

Маринка сказала:

— И я уеду скоро. Вот перейду во второй класс, и мы на лето поедем в деревню. С бабушкой. До осени.

— Да нет, — сказал Антон, — я-то не до осени. Я совсем уеду из Москвы. Навсегда, быть может.

— Как это — навсегда? — не поняла Маринка. — Как? Значит, на всю жизнь?

— А что ж — может статься, и на всю жизнь.

У Маринки на лице недоумение: как это возможно уехать из Москвы на всю жизнь? И не ходить по Ленинградскому проспекту? И не бывать на Красной площади? И не ездить в метро? И Маринка его не увидит больше, и он Маринку — тоже никогда? Что за непонятное такое говорит Антон?..

Она изумленно, широко открытыми глазами смотрела на него. Антон глядел через балконную решетку на зеленые верхушки деревьев. Говорил словно самому себе:

— Знаешь, папа теперь будет постоянно работать в Барнауле. Это лучше. А нам с мамой как же? Не хочется все время жить без папы да без папы… И ему без нас, наверно, не очень-то хорошо. Вот вчера вечером мы втроем все обсудили. Решили всей семьей перебраться на Алтай. И маме там очень понравилось.

Маринка молчала. Антон глянул на нее и увидел, что уголки рта у нее опускаются. Ну точь-в-точь как бывает, когда человек собирается заплакать.

— Ты что? Ты не плакать ли вздумала? — притронувшись к ее руке, спросил Антон.

— Ничего я не вздумала плакать, — глотая слезы, сердито ответила Маринка. — Просто я не хочу, чтобы ты уезжал на всю жизнь.

— Но если надо?

— Почему это обязательно надо?

— Ведь папе нужно работать на Алтае, а как же нам с мамой без папы? Думаешь, очень хорошо нам без папы?

— Значит, ты и плавать не будешь теперь?

Антон улыбнулся. Он словно утешал Маринку:

— Еще как буду! Знаешь, какие реки на Алтае?

И он принялся рассказывать, какие голубые и быстрые там реки, и горы какие… И озера среди гор. А цветы — ого! — каждый чуть ли не с арбуз величиной. Красота там. Люди сильные. Рудники огромные, заводы.

— А Москва?

— Москва-то, ясно, что и говорить, — Москва! Но все-таки папа очень любит Алтай! И маме там понравилось. А я тебе оттуда напишу.

— Напишешь? Мне? Письмо? — подавшись вперед, спросила Маринка.

— Напишу. Почему же не написать? Обязательно напишу!

— Мне?

— Да. Тебе.

— А я тебе в ответ — тоже письмо. А ты мне — опять письмо. Так?

— Конечно, так.

Тут Маринка окончательно успокоилась и даже развеселилась: конечно, жаль, что он уедет. Но зато как будет интересно получать все время от Антона письма и писать ему.

— А все-таки завтра ты придешь в бассейн к нам на курсовку?

— Приду непременно. Мы же не завтра уезжаем. Еще собраться надо. А у вас вся ваша группа на курсовку пойдет?

— Да, Зоя Ивановна всех нас выпускает.

— Конечно, приду, — сказал Антон. И вдруг, помедлив, спросил: — А та девочка? Ну, как ее там… Забыл, как зовут.

— Туся? — догадавшись, подсказала Маринка. — Ты про Тусю спрашиваешь?

— Она тоже будет на курсовке?

— Она уже давно в бассейн не ходит. Давно-давно.

— А почему?

Маринка, чуть нахмурив светлые бровки, задумалась. Потом ответила:

— Не знаю, куда она делась. А может, она тоже на всю жизнь уехала из Москвы.

Нет, Туся никуда из Москвы не уезжала. Более того: именно в то самое время, когда Антон и Маринка о ней говорили, она вместе со своей бабушкой проходила совсем недалеко от них. Она шла по бульвару Ленинградского проспекта. Только за зеленью деревьев ни Антон, ни Маринка, конечно, увидеть их не могли.

В жизни Туси словно бы ничего не изменилось, словно бы все было по-прежнему: она так же верховодила дома, капризничала с мамой и папой, слегка боялась бабушку. Вместо плавания она теперь училась фигурному катанью на коньках.

И все-таки сама она в чем-то стала другой. Нет-нет да задумается, а потом несколько часов ходит кроткая, послушная, со всеми ласковая, такая шелковая, что домашние диву даются. Желая того или нет, а скорее помимо своей воли, она до сих пор еще часто думает о бассейне и о ребятах, которые ее очень обидели, но которых она так и не может забыть.

Вот и сейчас, когда они с бабушкой проходили по Ленинградскому проспекту мимо бассейна, Туся замедлила шаги.

— Бабушка, какой сегодня день? — спросила она у Анны Мартыновны.

— Среда, — ответила бабушка.

Среда… Значит, ребята не занимаются. А что если упросить бабушку и на минутку, всего лишь на одну минутку, зайти в бассейн? Зачем? Ну, без всякого «зачем»… ну просто так. Ну чтобы снова увидеть голубую воду, маленький уютный «лягушатник», и пловцов, и, может быть, Зою Ивановну, и все, все, все…

— Бабушка… — ластясь, начала Туся, но не договорила.

Вдруг, отпустив бабушкину руку, сорвалась и куда-то помчалась вдогонку за девочкой, которая шла далеко впереди.

Неужели Галя?

Да, да, да, конечно, Галя! Она! Галя из ее прежней бассейновой семерки.

— Галя! — во весь голос закричала Туся. — Галя, остановись! Галя!

Галя — это была действительно она — услыхала голос и остановилась.