Восемь дней Мюллера

Так вот, Пепе по характеру был как маленький терьер. Живость имел неимоверную, все время бегал либо приплясывал, а нормальным шагом не ходил. Морда у него была всегда разбита, потому что будь ты хоть наипервейшим бойцом, но если дерешься пять раз в день, рано или поздно что-нибудь прилетит, даже если все пять раз победил. Руки-ноги у Пепе были исцарапаны, колени ободраны, а все рубашки, кроме выходной, продраны на локтях, а штаны на коленях. Одно время Отис ежедневно порол сына, потом стал пороть через день, а потом перестал пороть, потому что бесполезно. Тогда Пепе решил, что никто ему не указ, и совсем с цепи сорвался. Кто-то из парней рассказывал, что подслушал, как старухи спорили на бочонок варенья, на чем Пепе впервые поймают, на воровстве или разбое, и ни одна старуха даже не подумала, что Пепе вырастет честным человеком. Сам Пепе, когда о том узнал, сказал, что ни воровством, ни разбоем заниматься не станет, потому у него и так все есть, а когда он вырастет, станет пиратом, а воровством и разбоем пусть занимаются неудачники. Мюллер, случайно присутствовавший при том разговоре, сказал тогда, что Пепе в пираты не возьмут, потому что пират должен быть не только храбр, но и дисциплинирован. Пепе обиделся, стукнул Мюллера кулаком в висок, сбил с ног и пинал, пока в драку не вмешался какой-то матрос. Мальчишки потом спорили, убил бы Пепе Мюллера, если бы не тот матрос, или нет. А Пепе с тех пор Мюллера не любил и старался обидеть по любому поводу. Но получалось редко — словесные придирки Мюллер не замечал, а сразу бить в морду Пепе стеснялся.

Несмотря на всю склочность, в мальчишечьей компании Пепе был популярен. Он всегда отвечал добром на добро, а если кто-то оказывал ему должное почтение или дарил что-нибудь ценное, к таким парням он относился лучше, чем другим. Другого бы запинал ногами до полусмерти, а этого всего лишь козлом обозвал, да не зло, а ласково — большая разница. Потому друзей у Пепе было много, и когда бы он ни появлялся на улице, вокруг него всегда собиралась компания. А на улице Пепе появлялся часто, домашних дел у него не было, хозяйством у Отиса занималась приходившая по субботам черножопая рабыня. Пепе однажды похвастался, что ее трахает, но старшие ребята стали задавать проверочные вопросы, Пепе не смог правильно ответить, его обсмеяли и с тех пор он больше так не хвастался.

Раньше, когда Отис и Пепе только-только поселились в своей половине дома, кухня была общая на две семьи. Но теперь Ассоль предпочитала стряпать на маленькой переносной горелке в собственной комнате. Дело в том, что Пепе постоянно воровал жратву со стола, это у него стало как соревнование с самим собой, только Ассоль ступает на кухню, как Пепе сразу начинает крутиться вокруг, и только Ассоль отвернется — хвать что-нибудь и сожрал. Как ни пыталась Ассоль его увещевать, ничего не помогало, она даже завела привычку делать особый пирожок с острым перцем и подкладывать, чтобы Пепе стянул именно его, но Пепе научился отличать эти пирожки от других, и однажды такой пирожок достался Барту, и хорошо, что Ассоль в тот момент была в храме, а то огребла бы по полной программе. Ассоль пробовала жаловаться Отису, но тому было все равно, он уже разочаровался в воспитании сына. В итоге Ассоль решила, что проще кухней вообще не пользоваться, и когда Пепе это понял, он решил, что победил, и несколько дней дразнил этим Мюллера. А потом перестал дразнить, потому что Мюллер ничего не понял.

Однажды Ассоль с Мюллером пошли в храм на службу, а Барт не пошел. Ассоль его пригласила, но он сказал, что плохо себя чувствует, потому что вчера съел что-то несвежее. На самом деле он чувствовал себя прекрасно, а в храм идти не хотел потому, что договорился на это самое время с шлюхой, и Ассоль это знала, и Барт знал, что она знает, они понимали друг друга без слов.

Храм, к приходу которого принадлежала Ассоль, был посвящен, как уже упоминалось, пятидесятилетию животворящей статуи Птаага Милосердного о пяти ногах. Это не означало, что означенная статуя находилась на территории храма, нет, она стояла где-то в верхнем городе и ни один прихожанин ни разу ее не видел, даже сам местный жрец Страйкер Толстопузый видел ее лишь однажды. Просто в Палеополисе в то время была мода посвящать храмы разным юбилеям, иногда неожиданным.