Восемь белых ночей

Я попытался найти прорехи в этой ее оценке, пока открывал дверь и разглядывал свое жалкое жилище с жалким этим вечным светом в спальне. Цель у света одна – сказать мне, что кто-то уже пришел, дожидается меня, прямо сейчас выскочит из постели босиком и кинется навстречу: и где ты был так долго? Жалкое, потому что без этой выдумки мне тяжко возвращаться домой. Жалкое, потому что человек, который должен бы выскочить – в куртке от моей пижамы и без штанов, – это тот самый человек, который только что отверг меня окончательно. Жалкое, потому что она раскусила все мои выверты, экивоки, околичности, попытки заполнить молчание всякий раз, как молчание делалось невыносимым, потому что в эти моменты молчания я чувствовал себя игроком в покер, которого того и гляди поймают на блефе, но он все повышает ставки, чтобы прикрыть этот блеф, – пока и сам не забудет, что блефует, почему блефует и не сообразит, что рано или поздно придется, самому или по принуждению, выложить карты на стол. Жалкое, потому что даже в этих ночных посланиях я позволяю ей тащить меня волоком по всему спектру дорожных вех, от притворной радости до оскорбленного признания, чинного поражения, и хотя я готов поклясться, что бразды все еще у меня в руках, она накидывается на меня, стремительная и неукротимая, яд и презрение. Поначалу меня это почти не трогало – незаметный укол чем-то, что много тоньше острия иглы, но кожа проколота, острие внедряется глубже, разрастается, и вот оно уже шириной с зазубренный зуб гигантской белой акулы. Сперва пустяк – смешок по телефону, иллюзия озорного дружелюбия – полоснуть лезвием прямо по лицу.

Она – Фолия. Я – Жалкий.

Я подошел к проигрывателю, поставил Генделя. Как я люблю эту вещь. Потрескивание льда, плач Клары, внезапный поцелуй, когда в тот день, за городом, мы стояли в гостиной.

Ты просила, чтобы я не звонил. Так вот, я звоню.

Ты меня разбудил.

Ты меня разбудила. Не дала уснуть. Так что мы квиты.

Чего тебе от меня нужно? Голос так и сочится раздражением.

Что мне от нее было нужно? От нее мне нужна была она сама. Голой. В моей постели. А еще сильнее мне было нужно, чтобы загудел мой домофон, она вышла из лифта, все еще обмотанная платком – как вот когда мы целовались возле булочной, вышла бы, ругая дверь лифта, которая захлопнулась у нее за спиной, чтобы напомнить ей, что ее не боится. Так ее и растак, эту долбаную дверь. И твой долбаный телефон тоже. Хватит наглости подняться ко мне в квартиру в два часа ночи. У нее точно. А мне хватит наглости сейчас ей позвонить? Да? Нет?

Жалкий.

Захотелось доказать, что это не так, потом я передумал.

После душа я надел халат и тут же схватил телефон. Третий час ночи – ну и что? В любом случае все уже пропало.

Люблю звонить, пока не обсох после душа. Звонок получается совершенно спонтанный, непринужденный – ну просто самое обычное дело; можно сосредоточиться на пальцах ног, ушах, на ее голосе – все такое безыскусное и расслабленное.

– Не мог спать, – сказал я, как только она сняла трубку.

– А кто тут спит? – отозвалась она, прочищая горло, будто имея в виду: «А что, в наше время вообще еще спят?» Тем самым она, похоже, вычистила из голоса последние нотки враждебности. Звучал он, впрочем, сонно. Хриплый, неприукрашенный, безразличный, как запах дыхания женщины, когда просыпаешься ночью, а ее голова у тебя на подушке. Она стесняется, что в два часа ночи я застал ее в кровати?

– И потом, я знала, что это ты.

А почему не Инки? – едва не спросил я, но тут понял, что ответ может звучать так: «Потому что он здесь, со мной».

Я не стал спрашивать.

Мог бы спросить, откуда она знает, что я позвоню в такой час. Вместо этого сказал ей, что только из душа и собираюсь ложиться. «Решил позвонить, потому что не хотел бросать разговор на том месте, где он закончился вчера вечером».

Она вроде как фыркнула. Соглашалась, что разговор был хуже некуда. Значит, я ничего не придумал.

– Ты можешь разговаривать? – спросил я.

На том конце – молчание. Заснула, что ли?

– В смысле, одна ли я?

Такая вот бритвенная четкость, даже в полусне.

– Да.

Я всего-то собирался спросить, в настроении ли она разговаривать. Она, как всегда, считала смысл, стоявший за вопросом.

– О чем ты хочешь поговорить? – Ее эквивалент: «Это твоя территория; говори». Я получил экстренную, но по необходимости краткую аудиенцию. Столько-то секунд и ни одной больше. Счетчик не выключен.

– Я собирался сказать… – Я понятия не имел, что собираюсь сказать, и не умел соображать так быстро. – Мне очень хочется вернуться в точку недельной давности. Чтобы мы опять оказались на вечеринке, никогда не уходили, застряли там навек.

– Вы чего только не придумаете, Князь. – Будто сквозь сон. – В смысле, как в том фильме Бунюэля…

Она такая миролюбивая, потому что сонная?

– Застряли навеки, в вечных снегах, как в доме у Мод. – Тут я решился: – Очень хочется, чтобы сейчас был вечер позавчера.

– Или вчера.