Восемь белых ночей

Я уже решил, что после кино отправлюсь в ее район, может, даже пройду мимо ее дома – тем более что теперь знаю, куда выходят ее окна. Прогуляюсь по окрестностям, чтобы заново пережить разыгравшуюся там сцену. Или то был лишь повод пошпионить за ее домом, ее улицей, ее миром? Неужели я из тех, кто шпионит за домами, окнами, людьми? Пойти за ней, проследить за ней, подойти к ней? Вот, видишь! Или того лучше – случайно с ней столкнуться. Вот не думал, что встречу тебя среди ночи!

Или желание попасть в район Сто Шестой улицы было лишь поводом, чтобы не сидеть без дела, найти себе занятие на всю ночь – как вот попытка купить рождественские подарки через три дня после Рождества была лишь способом придумать себе предвкушение после того, как заполнять время стало совсем нечем?

Сидя с ней рядом на обычной нашей банкетке, я понял, что после того, как она сказала, что не пойдет со мной в кино, я занимался только одним: пытался сохранить лицо – перед ней, перед собой, перед миром, пытался не слишком радоваться недолгим минутам вместе на ковре, чтобы не думать о том, что это – лучший миг года, оставить этот миг на льду, оставить дружбу на льду и жить своими крошечными микроскопическими надеждами, подобно навеки замороженным икринкам.

Мы вышли из кинотеатра – и ни она, ни я ни слова не сказали о том, куда теперь. Вместо этого мы зашагали в обычном направлении и на случай, если еще остались какие-то сомнения, перешли на нужную сторону Бродвея; пусть будет кристально ясно: ни о каком другом месте мы даже не помышляем. Мне хотелось добраться туда поскорее, приступить к ритуалу на банкетке, заказать спиртное. Ей, видимо, тоже не терпелось вернуться к той точке, где мы оборвали нитку, – хотя проникнуть в ее мысли было невозможно. Впрочем, когда мы пересекли Бродвей, она просунула руку мне под локоть и сказала, что ждет не дождется нашего Обана.

– Ты под моим влиянием сопьешься.

– И не только это, – ответила она.

Я подумал, что она имеет в виду свое нарастающее пристрастие к Эрику Ромеру, и не удосужился переспросить. Потом меня вдруг озарило, что она могла иметь в виду что-то другое, но выяснять истину было страшно, я не стал ее вытягивать.

Тем не менее, едва мы уселись на свое место и подозвали официантку – она разом сообразила, что нам «как всегда», – дело стронулось с места. Поначалу я подумал, что она выпила еще до прихода. Впрочем, тому уже четыре часа, за это время всякий протрезвеет. Как и обычно, она заказала жареную картошку, которую обильно солила и обливала кетчупом. Я хотел было заказать салат, но потом тоже остановился на картошке. Мне с майонезом. Управившись с заказом, она протянула ко мне ладонь.

– Дай! – сказала она.

Я выдал ей доллар.

– Еще!

Она дошла до музыкального автомата, и вскоре прозвучали несколько тактов из Шопена – прелюдия к нашему танго.

Я дал себе нерушимое слово не спрашивать, где она была, что делала, с кем. Но ее, похоже, возмущало мое молчание, и после танца она выпалила:

– Ты что, не спросишь, что со мной произошло?

– На сей раз не решаюсь.

– Потому что слишком вежливый, тебе наплевать, знать не хочешь – или что-то еще?

– Что-то еще, – сказал я.

Она сегодня была в непривычно-задиристом настроении, я боялся самого худшего. Сейчас скажет мне что-то, чего я наверняка не хочу знать. Я с радостью увел бы ее в сторону от этой темы. Предчувствовал, что услышу что-то вроде «Мы решили начать все сначала» или «У меня будет его ребенок» – по этой дороге я вообще не хотел идти, хотя стоило бы рассмотреть ее вехи еще до того, как она сделает первый намек, вдруг это притупит шок – напомнит мне, что я делал именно то, что она делать мне запретила, Князь. Зная Клару, я понимал: она в любом случае сумеет меня ошарашить. «Мне кажется, нам не стоит проводить вместе столько времени». Она не скажет «встречаться» – ведь тем самым ей придется взять часть ответственности на себя, – скажет «проводить вместе время», пусть все остается в дымке, не нужно придавать глубинного смысла замысловатой непредсказуемой красоте этих пяти дней. Я уже предчувствовал запинку в ее улыбке: она предварит серьезным неспешным взглядом нежность четырех слов, которые, скорее всего, скажет, аккуратно выверив их воздействие на меня: «Ты же не расстроился?» Хрен ли мне расстраиваться, отвечу я, так я фига-пирога и расстроился! Впрочем, я себя знаю: я ничего не скажу.

Принесли выпивку. Мы аккуратно чокнулись – просчитаешься, придется чокаться еще девять раз. Хором произнесли русскую фразу.

– Так ты хочешь знать или нет?

Я сказал, что хочу, почти без всякого выражения – чтобы приглушить не только свое любопытство, но и колючий тон ее голоса.

– Я виделась с Инки.

– Вы решили начать все снова.

Она взглянула на меня с изумлением.

Как ты догадался? – казалось, спрашивал ее взгляд. Это с самого начала было ясно, ответил бы я.

– Я пообещала с ним поужинать. Встретились в баре, пораньше – поэтому мне пришлось от тебя так рано уйти. Потом все пошло вкривь – я поняла, что мы поссоримся. И ушла.

– Взяла и ушла?

– Взяла и ушла.

– А тебе хотелось уйти?