Уильямс видел уголком глаза голос. На долю секунды тот сверкнул белым в окне, прежде чем пронзить его горло и пригвоздить слова к алтарю.
Сидрус отскочил от фонтана крови с порозовевшим от влаги лицом.
– НЕТ! – взвыл он перед умирающим, отчаянно дергая за белую стрелу, встрявшую в шее. Но все тщетно; Уильямса не стало, а стрела не двигалась с места. Сидрус обмяк, поверженный и угнетенный. Провел серой трясущейся ладонью по окровавленному лицу. Сидел, пока часовня не воспарила в сером мареве зари. По комнате прошел тонкий свет, на миг высвечивая крошечное изображение пророка с тяжелой бородой, который стоял в плоском черном пейзаже безликой настойчивости. Бесцветная призма озарила лицо мертвеца, обнажив выражение удовлетворенного спокойствия. Человек, умерший в такой боли, не должен так выглядеть. Сидрус вскарабкался на ноги и схватился за веревки трупа. Где-то в этом лице, под костью, пряталась улыбка, работавшая как батарейка и заряжавшая выражение абсолютной безмятежности. Сидрус в гневе затряс бездыханное тело. Стрела выпала легко, словно держалась на одном честном слове.
Больше Сидрус не мог вынести. Похватав свои вещи, он спешно побросал в мешок затупленные щупы и ножи. Жаровня еще не остыла до конца, и он бросил ее, нетерпеливо выбравшись на сырой просветляющийся воздух.
Он побежал к лесу. Больше часа он добирался до его священной стены; та уже казалась другой, не такой тревожной; он чувствовал себя здесь вольно. Неужели он получил знание? Неужели эти слова – эти немногие странные слова – и есть секрет? Может ли он наконец войти глубже и связаться с Былыми напрямую, общаться с ними в каком-то осязаемом смысле? Лес потеплел и горел красотой, пока над ним поднималась полная сила солнца; Сидрус был желанным гостем. Он получил секрет. Началось.
Сидрус выронил мешок с инструментами и направился прямо в центр. Его терпение вышло: он должен найти древнее существо и очиститься от ран, которые уже носил слишком долго. Стоял полдень; огромные снопы света проливались с полога, дрожа от жизни и птичьей песни. Сидрус видел, как в небе между деревьями юркают ласточки; потом они выстроились в линию, разделившую листву; что-то зашуршало в подлеске под трель в воздухе. Проявилась великая дуга и соскользнула с облаков на лесную почву. Она приближалась быстро, едва не настигнув Сидруса раньше, чем он понял, что же визжало в дуге. Старая белая стрела изгибалась и коробилась, вращаясь навстречу земле с великой целеустремленностью. Она попала в цель – и перед Сидрусом упало серокожее создание, с силой, которая отдалась в ногах клирика. Оно вскрикнуло, на миг забилось и затихло навсегда.
Взмыли спиралью птицы, трепеща через бормочущие листья в тишину. Он наклонился, чтобы изучить серую шкуру существа, не в силах понять, человека видит перед собой или животное; оно так усохло, словно было мертво уже много лет, а не секунд. Интерес Сидруса поблек с воспоминанием о цели; он побрел вперед, не замечая двух черных призраков, приблизившихся с его уходом.
Цунгали пренебрег изувеченным путником: от этого пропащего и пустого создания нечего было взять; оно было словно белый куль, вялый и отсутствующий, стоявший торчмя только потому, что ему не хватало мудрости упасть.
Охотник и его дед подошли к мертвому существу, и старый призрак выдернул стрелу из его сухости, передал через плечо Цунгали. Глаз старика не покидал серый остов, пока сам он обводил над своей головой круг заскорузлой рукой. Казалось, Цунгали знал, что это было, но не мог поверить, насколько оно удалилось от совершенства. Подняв руку сраженного создания, старик раздвинул пальцы, снимая цеплявшийся мох и лишайник. Ногти превратились в роговые когти, два из них прошли сквозь осязаемость старого привидения, зацепились за него. Он не обратил внимания и продолжал изучение, выдергивая усики плюща, что проросли под кожей наряду с тем, что когда-то было венами. Стоило это сделать, как плоть, словно пергамент, отпала с некогда человеческой руки. Первой человеческой руки.
Цунгали поднял лук, наладил стрелу и изогнул оружие всей силой, направляя его внимание в столбы света.