Ворр

Он снова сунул ствол в адамово яблоко Сидруса. Тот подавился и проглотил, бушуя глазами. Рычаг снова дернули, и клирик упал на пол. Небсуил уже высился над ним с острым изогнутым кинжалом. Он срезал веревку с рук священника с ловкостью, продемонстрировавшей, как легко он мог бы проделать то же самое с его горлом.

– Сложи оружие и талисманы на стол и иди, – Небсуил стоял у двери с разрывным ружьем на изготовку.

– Вас двоих я по-прежнему одолею.

– Возможно, но страшной ценой. Так или иначе, у нас есть сведения, необходимые тебе для поиска Лучника. Сведения, которые тебе теперь будут дорогого стоить. Ты больше никогда сюда не придешь. Если переступишь порог, то умрешь. В будущем общаться мы будем только через птицу. Ты понял?

– Я хочу знать все – СЕЙЧАС! – гаркнул Сидрус.

– Сомневаюсь, что у тебя есть время.

– У меня есть столько времени, сколько нужно, – сплюнул он в ответ.

– Сколько ты добирался сюда?

– ЧТО?

– Сколько?

– Три дня.

– Так я и думал. Я дал тебе сорок часов на возвращение.

– Что ты мелешь, старый дурак? – осклабился Сидрус.

– Я сказал – отныне мы общаемся только через птицу. Четверть часа назад я послал в твою келью черного голубя. Он несет мой последний запас спасительного противоядия для Mithrassia Toxia – споры которой ты всосал с моей винтовки несколько минут назад.

– Митрассия? Ты дал мне митрассию?

– Да. Я солгал об успокоительном. Вот почему у тебя нет времени обсуждать, чем мы можем тебе помочь.

На миг Сидрус лишился речи, а потом бросился к двери.

– Молись, чтобы в небесах между нами не повстречалось ястребов, – крикнул Небсуил в качающуюся дверь.

Целитель начал прибираться и взялся за жалкое израненное тело старого черного воина. Измаил попытался встать с кровати, чтобы помочь, но его остановили и велели отдыхать.

Небсуил исчез снаружи, чтобы избавиться от тела, затем вернулся в притихшую комнату и начал готовиться к очистительному ритуалу, который продлится пять дней. Много минут Измаил наблюдал за ним, прежде чем наконец спросить:

– Пожалуйста, скажи, что такое митрассия?

Шаман коротко простонал и устало сел на край кровати, мягко похлопав Измаила по ладони.

– Молодой человек, тебе действительно не стоит знать; ты уже окружен тенью и холодом, и я не возьму на себя грех, рассказав еще больше. Сейчас тебе надо выздоравливать; надо предаться разумом и телом свету и теплу. – Он начал подниматься, потом повернулся, и его лицо со скрипом расползлось в невольную ухмылку. – Остановимся на том, что симптомы митрассии стойкие и невыразимые.

* * *

Он начинал чувствовать свои годы. Не в смысле истощения – Мейбридж был силен, поджар и гибок, с телом человека вдвое моложе него, – но начала напоминать о себе нехватка времени впереди. Он начал осознавать, как много еще нужно сделать и какой короткий оставался срок.

Почти каждый день он выступал перед публикой, генерировал интервью и статьи – человек на всеобщем обозрении. Зоопраксископы были популярны как никогда, и он сумел забыть о своем разочаровании в них; они приносили небольшое состояние и трубили о его репутации куда больше, чем серьезная работа, которую бесконечно не замечали и недооценивали.

О своей утерянной в Лондоне машине он вновь задумался после встречи с Эдисоном, когда они обсуждали возможность присовокупления звука к движущимся картинкам. На вкус Мейбриджа, Эдисон был нетерпелив и несколько поверхностен; не больше чем механик с эго, устремленным к славе и богатству. Американец больше смахивал на новую породу предпринимателей-шоуменов, а не на сына науки; у него нашлось бы больше общего с Барнумом и Бейли[33], чем с Ньютоном и Галилеем.

Однако встреча послужила ясным указанием на глубокое значение его собственных знаний и их смысла – они находились вдали от производства игрушек для грошового развлечения. И Мейбридж вернулся к тому скрытому заряду, что наблюдался в фотографических изображениях. Он отправится за своей машиной, когда будет шанс, чтобы уловить феномен и объяснить его действие для избранной и достойной аудитории.

Тем временем многие из стаи пациентов, которыми он занимался, вернулись в родные гнезда; инвестиции окупались с процентами, а Стэнфорды по-прежнему покровительствовали его творчеству. Он был оправдан, богат и мог делать все что пожелает.

К его удивлению, казна Винчестеров перед ним так и не раскрылась; безумная старуха не дала ни гроша. После всего позора и потраченного времени она так ничего и не заказала. Иногда он вспоминал о ней, все еще запертой в своем мавзолее, никого не впускающей и пристраивающей пустые комнаты для мертвецов доска за доской. Думал о миллионах долларов, что еще приносило то старое ружье, по центу за каждый взвод – по центу за очередной гвоздь для ее деревянной крепости; всего лишь очередная сбрендившая карга в футляре. Как там звали ту старуху у Диккенса?