Ворожея

Повозка, груженая скарбом, заработанным на торговле в трактире, ожидала у самого крыльца. И когда Свят с Заринкой спустились к хозяину, тот пояснился:

- Вы леса не бойтесь в ночь. Ночью спокойней. Зверье спит, да и степняку отдых нужен. А что до дороги... малец мой младшой, что едва-то семь зим разменял, с лесом говорить умеет. Юродивый, стало быть. Дороги видит с детства. Мы ж его раньше искали, как пропадал, а потом бросили это дело - дурная затея. Не глядите, что он не шибко умный. Все шепчется под нос с собою. А вот с деревом говорить умеет... со зверьем, видно, тоже, потому как не подрали его ни разу. Готовы?

Заринка кивнула. Она заоборачивалась по сторонам, ища мальца, в котором, видно, сила ворожебная жила. И отчего-то сразу приметила его.

И вправду диковинный. Мелкий, в разы меньше того, каким должен быть мальчуган его зим. И шепчется себе под нос, как трактирщик и сказал. Прислушивается. Улыбается изредка, кося умным глазом на отца, да все ближе к матке держится.

Двое других - обычного ладу дети. И нет-нет, да и тянут ручонки, чтоб ухватить бедолагу за щеку. Ущипнуть больно. А тот терпит, не жалуется. И даже матке, что обороняет птенца своего не горше остальных, слова дурного о братьях не кажет.

А одежонка на нем хилая, дурного свойства. Полушубок вот истрепался. И, знать, носит он его за двумя старшими. Как и шапку с куцего волчьего меху. Из-под убора жалкого выбивает темный волос, а вот глаза - как у нее, синие. Маткины, стало быть.

На руках вздеты рукавички новые. Да не просто вязанные, а с узором пригожим. Красным. Со знаками обережными. И окрашен он так же, как матка: колерами ружовыми.

Заринка улыбнулась - и тут же в ответ поймала робкую улыбку. Цветастую. А ведь шептуха и до того колера кругом людей различать умела, а вот улыбки чтоб...

Эта раскрасилась поначалу сама, а затем - и малец за нею. И колера те разномастными стали. От лалового да лазуревого, и все как один - яркие, переливчатые. И, стало быть, отец не разумеет: настоящий скарб не в повозке, но подле бабы егоной скачет. А он нос воротит...

И девка отвернулась. Не пристало глядеть так пристально на людей. Да еще и в Пограничных Землях. Нет-нет, да и подумают чего. А там - расплата. И тогда взор свой лучше при себе держать...

Шли медленно, потому как снегу намело едва не по колено. И дорога, которой вел обоз малец, одним лишь названием на дорогу была схожа. Все такая ж, как и лес кругом: снежная, холодная. Непролазная почти. И лошадки две, что вели обоз перед собою, то и дело спотыкались. Идти дальше не хотели. И купцу не раз приходилось уговаривать их кнутом прочным, на что малец егоный все чаще взгляд отводил. Темнел. И улыбка сходила с лица детского.

А вот Зарина своей кобылке все шептала, когда семья трактирщика думала о другом. Потому как обоз их со Святом не потянет: на нем вон и так пятеро идут, а еще - скарб. И если животина до места добредет, там на сене отойдет, отдышится. Глядишь, не издохнет.

- Там, за лесом, поляна есть. Небольшая, - говорил купец, выровняв ход лошадей. - Мы ж на ней хутор поставили еще по прошлой весне. В Пограничье неспокойно, и никогда не угадать, что принесет новый день. Там и для хозяйства нехитрого место найдется. А как надолго - лес прокормит. Расстарается для сына.

И снова взгляд отцовский ловит в тусклом свете гаснущего факела тощую фигурку, что раз за разом припадает к земле. Шепчется под насмешки братьев. И ведет обоз за собою. А вот Заринке рядом с мальцом спокойно, тихо даже. И, верно, она бы любила свое дитя, коль оно бы родилось таким. Вот только любую силу разуметь нужно...

Малец остановился. Протянул ручонку тонкую в сторону дороги, что осталась позади, и знаком - палец к губам:

- Тихо.

Обоз остановился. И лошади, что вели его, вмиг навострили уши. Задергали широкими боками, словно бы отгоняя слепня, а потом заржали. И Заринка кинулась к ним, чтоб у самой холки прошептать, да успокоить. А малец все стоял. Слушал.

И шептуха обернулась. Тихо. Как есть тихо. И, стало быть, бояться нечего, вот только...

- Что? - Она подошла к дитяти близко, опустившись у самых ног того: - Слышишь чего?

Но тот словно бы замер. И взгляд егоный, по-детски хитрый, нынче стал другим. Осторожным, внимательным. Замершим на точке одной, что вдали. Чует что-то, а вот что - не понятно.

- Что там? - Снова спросила Зарина, когда и Свят оказался подле мальца.

А трактирщик запричитал: дескать, дите дурное снова к голосам прислушивается. Дуреет. Выпороть бы...

Но мальчуган не слушал отца. Все вглядывался в темноту ельника, а потом сказал Зарине:

- Ничего, разумеешь?

Она оглянулась на Свята, и снова - на дитя:

- Верно. Только это хорошо, так?

В ответ - ни слова. Замер на минут десять, не откликаясь ни на окрики трактирщика, ни на говор шептухи. А потом потянулся снова к обозу, и, обернувшись на пол-оборота к Заре, прошептал:

- Лес всегда говорит. Он молчать не умеет. А теперь вот тих...