Воротынцевы

Ужинала и обедала Марфинька внизу, за одним столом с Варварой Петровной и Митенькой. Так уж повелось в доме с того дня, как старая барыня скончалась; и нарушить этот обычай Марфинька не решалась.

При этих трапезах всегда присутствовала Федосья Ивановна, стоя у притолоки двери, что вела в девичью, а прислуживал господам молодой малый Фомка, из которого Самсоныч выдрессировал себе весьма приличного преемника. Иногда старик сам сползал со своей лежанки, чтобы видеть, как Фомка служит. Для этого Самсоныч становился рядом с Федосьей Ивановной и, важно насупившись, учил Фомку приемам лакея хорошего дома; брюзжал на него за то, что он недостаточно вежливенько подсовывал чистые тарелки господам, шумел ножами и вилками, мало выгибал фертом локоть, подавая блюда, и тому подобное. Тут же, кстати, он и казачков, толкавшихся у господского стола, началил, драл их за вихры и за уши за каждую провинность.

— Самсоныч, кто провожал бабушку, когда она верхом в Петербурге ездила? — спросила Марфинька, перед тем как встать из-за стола.

— Я провожал, сударыня, кому же больше? Верхом ездить меня в полку учили, чтобы заправского берейтора из меня сделать, — ответил старик. — И вот, бывало, как пришлют из дворца приказание, чтобы нам к царской кавалькаде готовиться…

— А здесь с кем бабушка ездила? — прервала начатое повествование Марфинька.

— Здесь спервоначалу тоже со мной, а потом, как Митрий Митрич у нас проявились, так с ним изволили ездить.

Марфинька оглянулась на сидевшего по правую ее руку старика и ласково кивнула ему.

На лице Митеньки распылалась блаженная улыбка, а у Федосьи Ивановны, тревожно следившей за этой сценой, озабоченно сдвинулись брови. Малашка же, выглядывавшая из двери сверкающими от любопытства глазами, фыркнула в кулак, а Варвара Петровна рассказала, что ей один только раз и удалось видеть Марфу Григорьевну верхом на коне. Это случилось сорок лет тому назад, вскоре после приезда Варвары Петровны в Воротыновку. Ей было тогда семнадцать лет, а благодетельнице ее — за пятьдесят.

— Но больше тридцати пяти никто бы ей тогда не дал. Не правда ли, Федосья Ивановна? — заключила она.

Та утвердительно кивнула.

— Я как сейчас их вижу, — продолжала приживалка. — На них была амазонка из сукна небесного цвета, лиф в виде гусарской куртки с золотыми переплетами на груди, перчатки лайковые с крагами, а на голове мужской берет с перьями. Очень было красиво.

— Уж не собираешься ли и ты, сударыня, верхом ездить? — обратилась Федосья Ивановна к барышне.

— Да, мне хотелось бы, — ответила Марфинька.

— Ну, ты эту затею брось. Это тогда была мода, потому что сама царица, Екатерина Алексеевна, любила верхом ездить, и все прочие за нею, а теперь у нас государь мужского пола, Александр Павлович, и барыням пример брать не с кого. Поди чай, и в Петербурге никто из барынь теперь не ездит, разве уж отчаянные какие. Ну, а тебе, как девице, да сироте вдобавок, и вовсе не подобает такой кураж на себя напускать.

Марфинька упорно молчала, а Малашка лукаво усмехнулась. Немного озадаченная этим, Федосья Ивановна прибавила уже не так решительно:

— Да и ездить-то тебе не на чем — лошадей у нас таких, чтобы выезжены быть под дамское седло, нет, костюм покойницы бабушки тебе впору не будет, седло, поди чай, давно уже мыши прогрызли, а берейторы-то наши ишь как состарились! У одного водянка, кажись, начинается — ноги-то, как бревна, раздуло, а другому пешком даже до бани без палки не доползти, вот это какие берейторы! — кивнула она с насмешливой улыбкой на Самсоныча с Митенькой.

И на это Марфинька ничего не возразила, но от своей мечты не отказалась и даже весьма скоро привела ее в исполнение.

Вышеприведенный разговор происходил в середине мая, а в первых числах июня барышня уже скакала по полям и лесам в амазонки доморощенного изделия, сшитой по указаниям Варвары Петровны из какой-то пестрой ткани, найденной в гардеробной. Там же и седло оказалось за шкафом, в пыли и наполовину источенное молью, но шорник починил его, обтянул куском бархата, споротого с одного из золоченых кресел в парадной гостиной, так что оно пошло за новое. Шляпу презентовала барышне Малашка. Это была брошенная за негодностью дорожная шляпа Александра Васильевича — широкополый серый фетр, кокетливо приподнятый с одной стороны, «`a la mousquetaire» [1], с большим белым пером. Марфинька смастерила себе из этого хлама фантастический головной убор, который, невзирая на свое безобразие, ей был к лицу.

Нашлась в конюшне и лошадь, довольно преклонных лет, которую старый кучер Степан приспособил под дамское седло. Выездил ей Прошка, старший конюх; он же вызвался служить и берейтором барышне. *`E

Впрочем, вдвоем кататься им удавалось редко; большей частью на старой кобыле за ними трусил Митенька, а перед тем, как кавалькаде пускаться в путь, вся дворня сбегалась смотреть, как барышню сажает на седло кучер Степан, почтительно указывая ей, как держать промеж пальчиков поводья, как сидеть и как действовать хлыстом.