Воротынцевы

Когда умирающая, низко кланяясь на все четыре стороны, стала просить громким и твердым голосом православных, чтобы отпустили ей вольные и невольные ее против них прегрешения и чтобы молились за упокой ее грешной души, эти слова ее, передаваемые из уст в уста взволнованным шепотом, в одно мгновение облетели всю толпу, начиная от тех, которым удалось проникнуть в барские хоромы и кончая теми, которые за теснотой дальше лестницы и крыльца добраться не смогли, и такой поднялся вопль, что далеко его было слышно…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I

В день похорон Марфы Григорьевны снег падал не переставая, а к ночи завернул мороз, да такой лютый, что зима стала твердо. На девятый день множество народа понаехало из соседних сел и деревень в Воротыновку, к панихиде, и все потом угощались на поминальном обеде в большой людской, вместе с дворовыми людьми.

А сорочины справлялись еще пышнее; издалека пожаловали помянуть Марфу Григорьевну знакомые господа, и для них обед был приготовлен в доме, в большой столовой с хорами и разрисованными потолками. Этот обед был сервирован, как при покойнице, так же чинно и богато, на серебре, с иностранными винами, и кушанья были такие затейливые, что многие из гостей не умели и название к ним подобрать. Повар с поварятами потрудился на славу в тот день.

Хлопотали около гостей и угощали их Федосья Ивановна, Варвара Петровна и Митенька; за порядком же и прислугой, чтобы каждый свое дело помнил и чтобы все чинно да без сутолоки делалось, наблюдал Игнатий Самсонович. И он, и другие старшие слуги, а также Варвара Петровна с Митенькой, облеклись по этому случаю в траурную одежду, вынутую из сундуков, где она хранилась еще с того времени, как старый барин, супруг Марфы Григорьевны, помер.

Марфинька не показывалась. Ее и в церкви не было видно. Она молилась в темном углу на хорах и спустилась оттуда тогда только, когда Малашка прибежала сказать ей, что в церкви никого более нет, все господа сели в сани да в кибитки и поехали в дом. Но Марфинька все же еще с минуту замешкалась на паперти, прежде чем пуститься с Малашкой в путь — так боялась она попасть на глаза кому-нибудь из чужих.

Они прошли в дом тропинкой, прочищенной по приказанию барыни, через парк, прямо к той потайной двери, что вела к лестнице винтом, в те две комнаты бельэтажа, в которых барышня поселилась после смерти бабушки.

С какою целью была сделана эта лестница и когда именно — Марфинька не знала, да и знать не хотела. Ей нравилась мысль, что она открыла этот ход и эту лестницу и что никто раньше не подозревал об их существовании.

Может быть, это так и было. Дом был выстроен еще свекром Марфы Григорьевны, и, перед тем как последней поселиться здесь, в нем были произведены некоторые переделки: одни двери прорубили там, где их раньше не было, другие наглухо заколотили, в том числе и ту, что вела к вышеупомянутой таинственной лестнице, найденной впоследствии Марфинькой. Любознательностью последняя заразилась от своего учителя. Маркиза чрезвычайно занимала оригинальная архитектура воротыновского дома, он сравнивал эту постройку с теми, которые видел во Франции и в Германии, и находил крайне интересными остроумные приспособления, придуманные русским строителем с целью согласовать условия иноземного вкуса с потребностями отечественных нравов.

Желание Марфиньки поселиться одной с Малашкой во втором этаже, где были парадные, нежилые покои, отворявшиеся только в экстренных случаях, вызвало горячий протест со стороны ее сожителей. Не только рассудительная Федосья Ивановна, Митенька и Самсоныч находили это намерение неудобным и нелепым, но также и Варвара Петровна, невзирая на свое пристрастие ко всему эксцентричному, отнеслась к этой идее крайне неодобрительно и вместе с другими старалась отговорить от нее юную фантазерку.

Не лучше ли ей поселиться внизу? Тут и теплее, и люднее. Сюда и Федосья Ивановна с Варварой Петровной перебрались сверху после кончины барыни. Здесь в длинной горнице, служившей некогда бильярдной, устроили девичью. Потолки низкие, во все окна летом зелень из сада лезет, а на подоконники, стоит только зерна насыпать, мигом воробьи слетаются. Тут и зимой, как затопят печку с широкой лежанкой, так весело и уютно, что подмывает песни петь да сказки рассказывать. А наверху всегда мрачно, пусто, холодно и жутко. И долго еще будет там по ночам являться призрак покойной Марфы Григорьевны на широкой кровати, в белом, с зажженной свечой в руке, и слышаться ее громкая предсмертная речь. А в большом зале… мерещиться малиновый бархатный гроб на возвышении и строгое лицо покойницы, озаренное трепещущим блеском свечей в высоких подсвечниках, и чувствоваться запах ладана, и слышаться пение «Со святыми упокой».

— Да ты там, сударыня, до смерти можешь напугаться, — сказала Федосья Ивановна.

— Господи! Да я бы ни за что!.. Ну вот хоть озолоти меня сейчас с ног до головы, чтобы я там хоть ночку одну переночевала, ни за что! — подхватила, вздрагивая от ужаса, Варвара Петровна.