В тот же день в 18 часов 30 минут из Царицына «Председательствующему ЦК партии коммунистов Ленину» была отправлена следующая телеграмма: «Мы получили телеграфный приказ Троцкого… Мы считаем, что приказ этот, писанный человеком, не имеющим никакого представления о Южном фронте, грозит отдать все дела фронта и революции на Юге в руки генерала Сытина, человека не только не нужного на фронте, но и не заслуживающего доверия и потому вредного. Губить фронт ради одного ненадежного генерала мы, конечно, не согласны. Троцкий может прикрываться фразой о дисциплине, но всякий поймет, что Троцкий не Военный Революционный Совет Республики, а приказ Троцкого не приказ Реввоенсовета Республики…
Необходимо обсудить в ЦК партии вопрос о поведении Троцкого, третирующего виднейших членов партии в угоду предателям из военных специалистов и в ущерб интеросам фронта и революции. Поставить вопрос о недопустимости издания Троцким единоличных приказов, совершенно не считающихся с условиями места и времени и грозящих фронту развалом. Пересмотреть вопрос о военных специалистах из лагеря беспартийных контрреволюционеров.
Все эти вопросы мы предлагаем ЦК партии обсудить на первоочередном заседании, на которое в случае особенной надобности мы вышлем своего представителя.
Член ЦК партии
Член партии
Резкость выражений этой телеграммы показывает, сколь решительно и страстно ее авторы защищали свою точку зрения, и это очень хорошо. Но в тексте телеграммы бросаются в глаза как категорически-отрицательная оценка деятельности Сытина, так и фразы о «предателях из военных специалистов» и необходимости «пересмотреть вопрос» об их использовании. Это была ошибка, и серьезная. К тому времени вопрос о военных специалистах был уже давно и правильно решен Лениным и партией: без использования бывших военных, без их знаний и опыта невозможно было бы строительство регулярной Красной Армии.
Поскольку конфликт оставлен неразрешенным, 6 октября Сталин выехал в Москву. К этому времени белоказачьи войска вновь вплотную приблизились к Царицыну, нависла опасность потери города.
Как и в августовские дни, все нити обороны сходились к Реввоенсовету. Помещался РВС 10-й армии в центре города, на Московской, 12. В первом этаже были телефонные станции, телеграф, комендантская команда. Во втором помещался штаб, на третьем — канцелярия РВС, квартира Минина и приемная для прибывающих командиров. Через площадку — квартира командарма. По входе в нее направо почти пустая комната — стол да стулья — для собраний и совещаний, рядом спальня Ворошиловых. Через коридорчик — темная комнатка, в которой по временам, не раздеваясь, спал политический комиссар и особоуполномоченный РВС Щаденко. Впрочем, ему редко приходилось ночевать дома, должность у него была хлопотливой.
Против входа в квартиру помещалась вместительная столовая, где, кроме семьи командарма, всегда обедали пять-шесть посторонних: члены РВС, начдивы. Распоряжалась здесь Екатерина Давыдовна. Стол был простым; спиртных напитков не водилось никогда. Самому Ворошилову далеко не каждый день удавалось обедать дома — обязанности командарма требовали его присутствия на самых различных участках фронта.
Середина октября 1918 года как раз и была таким периодом. «Объехал Морозовскую дивизию, — телеграфировал Ворошилов в Царицын 10 октября. — Приняты все меры для восстановления положения… Еду в Чапурники… Положение не так плохо, как это многим трусам и дуракам кажется…» «Я и Кулик с ног сбились, пытаясь остановить отходящих… Я напрягаю все силы и принимаю меры спасти положение. Еду опять на фронт, в цепь», — сообщал он 14 октября из Воропонова.
У этой станции на протяжении нескольких дней ходили в атаку друг на друга красноармейские и белые цепи, ходил и командарм.
15 октября в штабном вагоне на станции Воропоново он обсуждал обстановку. Над столом склонились начальник артиллерии армии чернобородый Кулик, начальник бронепоездов, горячий и отважный Алябьев. Тут же, навалившись на стол, сидел обросший щетиной, охрипший от крика начальник 1-й Коммунистической дивизии Худяков. Был он ранен, на забинтованной его ноге поверх чулка надета была огромная туфля. Время от времени он вставал, ковылял к окну и, взглянув туда, возвращался, бормоча ругательства.
Увиденное за окном не могло улучшить настроение начдива: вся станция была забита эшелонами, в теплушках которых полным-полно беженцев и раненых. Паровозов нет, вывезти их отсюда не успели, а белые близко, очень близко…
Внезапно до слуха командиров донесся дикий, пронзительный и тревожный крик, непонятно чей, мужской или женский:
— Каза-а-ки!.. Каза-а-ки!