Воронка

— И не запишется никогда, — передернул плечами Франсуа, — такие обычно трусливы, и смелы они только на словах и перед публикой, которая их знает, дабы покрасоваться. Твой Хайнц только на гражданке способен быть героем, а попади он сюда, его богатая семья и весь его туман высокомерия в глазах испарился бы в одночасье. Я же работал со студентами, и я тоже пошел сюда добровольцем. Вместе со мной записалось около ста моих студентов, с которыми мы были на лекциях, у которых я преподавал немецкий, я всех их знал. Из этих ста в одну часть со мной попали шестеро, они все уже погибли. Была компания из трех друзей, которые вечно унижали, избивали одного своего сокурсника. Он был тихим, спокойным молодым человеком, учился, никого не трогал. Чем-то напоминал тебя: такой же наивный взгляд, ходил, боясь каждого угла, и поэтому они выбрали его жертвой, как и тебя твой Хайнц, а выбрали от трусости, потому что на сильного поднять руку не позволит хилый характер. Тело может быть сильным, но душа сломается при первом надавливании. Это нереализованность, собственная злость таким способом выходит из людей. Думаешь, если человек улыбается и ходит со всеми девушками университета, он счастлив? нет, внутри каждого из нас сидит мечта, и только от нас зависит, добьемся мы ее или нет. Неважно, сколько раз ты будешь падать по жизни, нужно все равно вставать и идти, и только тогда ты начнешь выигрывать и добиваться своих целей, побеждать самого себя. А когда ты добьешься того, чего хотел, ты будешь знать цену этому достижению, и тыкать другим уже не захочется, поверь. Большинство людей отказываются идти вперед, в гору, преодолевая препятствия, для них лучше лечь на диван, просидеть на нем всю жизнь, а потом, ближе к старости, начать упрекать каждого прохожего в том, что он не добился того, чего хотел, — это удел трусов. И трус — это каждая знаменитость университета или школы, очередной Казанова и Дон Жуан перед всеми девушками. Но все кокетство исчезает на глазах, когда жизнь бьет по тебе. Те трое парней, что издевались над этим бедным мальчишкой, попали с ним в одну часть после призыва, и мы служили все вместе. Мне тогда дали под командование именно этот взвод, где были они. Я наблюдал за ними, когда мы ехали на фронт: пока мы находились в тылу, они все трое храбрились, кричали, что перебьют всех немцев, показывая на этого парня, смеясь над ним, унижая его, пытаясь донести до него, что они храбрецы, а он трус. Когда мы пошли в атаку, тот, кого они избивали, пусть с боязнью, но шел, а эти так и не смогли побороть себя и заставить подняться из окопа. Случайный снаряд так и накрыл их в траншее, словно жизнь наказала их за все. И такая же участь постигла бы твоего друга с его смелой «гвардией мушкетеров», окажись они здесь, а Агнет твоя, она поймет это только, когда вырастет, что этот Ханс, или как его там — это только красивый костюм, с которым классно пройтись по улице, но будет уже поздно.

Беседу прервал какой-то звук наподобие шороха в нескольких десятках метрах от них. Глянув друг на друга заинтересованными взглядами, они перевели их в ту сторону, откуда слышалось шуршание.

— Видимо, кто-то еще остался жив, — шепотом сказал Франсуа, заползая на верх воронки и чуть высунув голову для ориентира.

— А кто это может быть? — словно пряча шею в ворот, прошептал Вернер.

— Не знаю, или немцы, или французы, или — на крайний случай — крысы.

— Крысы? — с выпученными глазами спросил Вернер, резко дернувшись от противных судорог. — Они же такие страшные, противные.

— Зато вкусные, — с ухмылкой прошептал Франсуа.

— А мы на них сначала капканы ставили, но они из них вырываются. А потом просто дубинками их убивали и всё, но есть их… это кошмар!

Ночная тишина прервалась пулеметным огнем, и поле боя частично осветилось. Мало что было видно, ничего было не разобрать, но в пятнадцати метрах от Вернера и Франсуа упала чья-то фигура, с резким стоном и захлебыванием. В воздух взмыла осветительная ракета, и поле предстало в самом своем жутком виде. Земля была пропитана кровью дневной атаки, тела лежали подле друг друга. Франсуа смотрел вдаль, наблюдая за ситуацией вокруг, и когда ракета погасла, повернулся:

— Вот что происходит, когда солдат теряет терпение, — с яростью сказал он.

— Что, что там? — вертя головой, спросил Вернер.

— Такой же, как мы. Именно такая участь ждет нас, если мы отсюда выйдем, черт, — Франсуа со злостью бросил пистолет в другой конец воронки.

— Но кто в него стрелял, вдруг свои же? — спросил Вернер.

— А это уже никого не волнует. Возможно, это раненый ползет обратно, возможно, такой же, как мы, засевший в воронке при атаке, но нервы его не выдержали. А, не дай бог, это вражеская атака в ночи, и единственный выход — это стрелять на поражение, для собственной же безопасности. День и ночь действуют пулеметные расчеты, солдаты отдыхают, а пулеметчики сменяют друг друга. Судя по звуку, стрелял ваш, немецкий пулемет.