Вороний закат

– Не имею ни малейшего гребаного понятия, – заверил я. – Может, он двинулся? Спросите у своей шавки Кассо.

Каналина записала мой ответ, покопалась в бумагах и вытянула исписанный знакомым почерком листок. Я постарался не измениться в лице. Спиннер подержала листок пару секунд и снова спрятала.

– Мы забрали это из лавки прялок. К счастью, новая хозяйка подумала, что переписываются пособники драджей, и донесла. В этом письме нет ничего особенного. Но ясно: оно не единственное. Вы много лет переписываетесь с Танза, причем очень стараетесь это скрыть. Зачем человеку, способному выжить в Мороке, переписываться с вредителем? Вы же были героем на минувшей войне с драджами. Что изменилось?

Я хохотнул. Зря. В бок словно воткнули нож.

– На минувшей войне? Эх, вы бродите, как слепцы, по кругу, без конца повторяя прежние ошибки. Думаете, что война миновала? Что десять лет назад Глубинные короли решили, будто им наваляли по первое число и надо бы угомониться? Вот потому мы чуть не проиграли в прошлый раз. Знаете, какие перемены я увидел, явившись в Валенград после пятилетнего отсутствия? Новый, мать его, оперный театр. И новый симфонический зал посреди Уиллоуз. Сейчас по городу развешивают объявления о церковных службах вместо того, чтобы напоминать людям о мужестве, о необходимости сражаться и выживать. Да это не я, мать вашу, изменился. Изменились вы – все к чертям позабыли!

Спиннер Каналина прекратила писать, положила перо на бумагу, а руки – на колени.

– Когда Дантри Танза уничтожил вторую мануфактуру, в Сноске, мы догадались: и первый инцидент не был случайностью. Вслед за сестрой граф занялся бессмысленными исследованиями. Совет Академии запретил их, но Дантри не отступался. Он перегрузил батареи в Сноске, и погибло пятнадцать работников-«талантов». А все потому, что дворянин-фанатик захотел проверить свои дурацкие теории.

Я нахмурился. Ну, лес рубят – щепки летят. Мне самому не раз и не два случалось губить непричастных. Иначе никак, мы на войне. Но я не знал, что погибших так много. Надо бы Дантри работать поаккуратнее. Скверная случайность. Будем надеяться, именно случайность. Эх.

– Я тоже была «талантом» в Сноске – до того, как поняла, что могу не только плести свет, – сообщила Каналина. – Убиты мои коллеги. Среди них могла оказаться и я. Видите, капитан, ничто не забыто и забыто не будет. Для меня Дантри – злодей и убийца.

– Ну так езжайте и отыщите его. На меня у вас ничего нет. Я, возьми меня духи, капитан «Черных крыльев». Вы имеете хоть малейшее представление о том, что это значит? Нет, вы забыли. Случился Вороний мор, пошли ядовитые дожди, и вы забыли обо всем произошедшем до того. Слышите, обо всем! Но я не забыл, я по-прежнему дерусь за вас. А следить за безопасностью мануфактур – не моя задача.

– В своем письме Дантри упоминает некую «Наковальню». Что это?

Я пожал плечами.

– Это оружие?

Я не ответил. Мне очень хотелось взглянуть на письмо.

Каналина всмотрелась в мое лицо, прищурилась. Но, похоже, смотреть в светящиеся янтарные глаза не слишком приятно, особенно когда они ничего не выражают. Спиннер потупилась.

– Я прикажу доставить вам еду и питье. Если вы решите помочь нам, то вас будут лечить. А лечение необходимо. Без него вы рискуете потерять руку. Обдумайте мои вопросы. Бывший капитан Галхэрроу, может, настало время вспомнить про совесть?

– Погодите, – сказал я. – Раз Давандейн жаждет сведений, пускай приходит сама. Она уже позволила развалить половину Цитадели. Не хочет, чтобы рухнула и вторая половина, – пусть говорит со мной.

Дверь закрылась, за ней зашуршало, заскрежетало и защелкало. Да там целая система замков! Заперли меня на совесть. В камере стало очень тихо, лишь назойливо жужжала под потолком фос-лампа. Мне захотелось разбить ее. Но даже если встанешь – не дотянешься, а подпрыгнуть… от одной мысли об этом делалось больно.

Нога неприятно занемела, бедро распухло, кожа посинела и почернела – под ней полопались сосуды. Что ж, придется убегать в единственную доступную темноту.

Я закрыл глаза.

В пустоте белых камер время не движется. Со мной обошлись прилично, не сунули в двухфутовую. Сам я не всегда прилично обходился с людьми и даже настаивал на том, чтобы все камеры сделать щелями по два фута. Может, мои тюремщики и считали себя профессионалами, но, как по мне, работали они из рук вон.

Очень долго никто не приходил. Я засыпал, просыпался и вдруг обнаружил рядом с собой поднос с холодной утятиной, бобовым пюре, лепешкой и чашкой воды. Мысли убегали, оставляли наедине со страхами и болью в поломанных костях. Но та постепенно сделалась лишь неприятным фоном. Встать мне пока не удавалось, но я уже мог сидеть, кашлять и размазывать черную мокроту по белым стенам. Я вспоминал, как Глек Малдон записывал свои размышления калом на стенах камеры. Глека вытащила из тюрьмы княгиня Эроно, но только для того, чтобы предать драджам и Шаваде. Интересно, какие гадости сотворят со мной?

Но подыхать здесь было нельзя. Меня ждала работа.