Воронята

Под ними была поверхность мира, глубокого зеленого цвета, и через зелень проходила узкая, блестящая река, отражающая небо. Он мог проследить её глазами до гор.

Теперь, когда они были в воздухе, Гэнси чувствовал себя немного тревожно. С Блу здесь, он начинал ощущать, что, возможно, он перестарался с вертолетом. Он задавался вопросом, чувствовала бы себя Блу лучше или хуже, если бы знала, что это вертолёт Хелен, и что он сегодня ничего не заплатил. Наверное, хуже. Вспоминая свою клятву, по крайней мере, не навредить словами, он держал рот на замке.

— Вот она, — голос Хелен долетел до ушей Гэнси; в вертолете все носили наушники, чтобы они могли общаться через непрерывный шум лопастей и двигателя. — Девушка Гэнси.

Фырканье Ронана едва послышалось в наушниках, но Гэнси слышал этот звук довольно часто, что бы распознать его.

Блу сказала:

— Она, должно быть, очень большая, раз её можно увидеть даже от сюда.

— Генриетта, — ответила Хелен. Она наклонила вертолёт влево. — Они поженятся. Но они ещё пока не назначили дату.

— Если ты собираешься смущать меня, я выброшу тебя за борт, и полечу сам, — сказал Гэнси.

Это не была настоящая угроза. Он бы не только не вытолкнул Хелен при такой высоте, но и не имел права летать без неё. Кроме того, по правде говоря, он был не очень хорош в полетах на вертолёте, несмотря на уроки. Ему, казалось, не хватает важной способности ориентироваться, как по вертикали, так и по горизонтали, что привело к разногласиям с участием деревьев. Он утешал себя мыслью, что, по крайней мере, он мог очень хорошо парковаться параллельно.

— Ты приготовил подарок маме на день рожденья? — спросила Хелен.

— Да, — ответил Гэнси. — Себя.

На что Хелен возразила:

— Подарок, который можно отдать.

Он не уступал:

— Не думаю, что несовершеннолетние дети обязаны делать подарки своим родителям. Я иждивенец. Разве не такое определение иждивенца?

— Ты иждивенец? — засмеялась его сестра.

У Хелен был смех, как у мультипликационного персонажа: Ха-ха-ха-ха! Это были пугающие звуки, которые заставляли мужчин думать, будто, возможно, главный удар доставался им.

— Ты не был иждивенцем с четырех лет. Ты сразу из детского сада дошел до старика с квартирой-студией.

Гэнси отмахнулся. Его сестра славилась преувеличениями.

— А сама-то ты что приготовила?

— Это сюрприз, — немедленно ответила Хелен, нажав на какую-то кнопку пальцем с розовым ногтем.

Розовый — был единственной причудливой вещью в ней. Хелен была красива, как был красив супер компьютер: гладкий с элегантным, но прагматичным стилем, полный первоклассных технологических ноу-хау, слишком дорогой для большинства людей.

— Значит, это стеклянная посуда.

Мать Гэнси собирала редкие расписные тарелки с тем же пылом, как Гэнси собирал факты о Глендовере. Иногда ему было тяжело видеть очарование в тарелках, лишённых своей первоначальной цели, но коллекция его матери печаталась в журналах и была застрахована на большую сумму, чем застрахован его отец, ясно, что она не одинока в своей страсти.

Хелен была неуклонна.

— Я не хочу этого слышать. Ты ничего не приготовил ей.

— Я такого ничего не говорил.

— Ты назвал это стеклянной посудой.

Он спросил:

— А что я должен был сказать?

— Они не все стеклянные. Я нашла не стеклянную.

— Значит ей это не понравиться.

Лицо Хелен перешло от каменного к очень каменному. Она сердито посмотрел на GPS. Гэнси не нравилось думать о том, сколько времени она потратила на поиски своей не стеклянной тарелки. Он не хотел видеть не одну из женщин в его семье разочарованной, это разрушит их совершенно идеальный ужин.

Хелен по-прежнему молчала, тогда Гэнси начал думать о Блу. Что-то в ней не давало ему покоя, но он не мог понять что именно. Гэнси достал листья мяты из кармана, положил их в рот и наблюдал за знакомыми, извивающимися как змеи, дорогами Генриетты под ними. С воздуха они выглядели менее опасным, чем они казались в Камаро. Что такого в Блу? Адам доверял ей, а он относился с подозрением к каждому. Но опять же, он был явно влюблен. Это тоже было не знакомо Гэнси.

— Адам, — сказал он.

Ответа не последовало, и Гэнси посмотрел через плечо. Наушники Адама весели на его шее, а он наклонился к Блу, указывая на что-то на земле. Когда она сместилась, платье Блу поднялось, Гэнси мог увидеть длинный, тонкий треугольник ее бедра. Рука Адама на расстоянии в несколько дюймов сжала сиденье, суставы побледнели, он ненавидел летать. Не было ничего интимного в том, как они сидели, но что-то в этой сцене заставляло Гэнси чувствовать себя странно, как будто он слышал неприятное заявление, а потом забыл об этом всё, но оно уже произвело на него впечатление.

— Адам! — гаркнул Гэнси.

Голова его друга дернулась вверх, лицо выглядело испуганным. Он поспешил надеть наушники обратно. Его голос послышался в наушниках.

— Вы закончили разговор о тарелках вашей мамы?

— Окончательно и бесповоротно. Куда мы идем на этот раз? Я думал, может быть, обратно в церковь, где я записал голос.

Адам передал Гэнси скомканный лист бумаги.

Гэнси разгладил бумагу и обнаружил набросок карты.

— Что это?

— Блу.