Ворон

— Нет, нет — что вы! — в прекрасных очах девы выступили слезы.

Барахир видел ЕЕ слезы и от этого его гнев еще усилился, и он повторил:

— Я настаиваю на поединке!

— Вызов червяка принимается. — усмехнулся Эглин.

— Прекратите! — плача, молила Эллинэль. — Ты никогда не был мне мил, Эглин, а, после сегодняшней выходки можешь и не рассчитывать на мое снисхожденье. Но, если ты скрестишь клинки с этим юношей — знай, что ты станешь врагом и для меня, и для всего моего народа… — Барахиру же она говорила. — Оставь — неужто ты не понимаешь, что все эти гневные, хоть кажущиеся благородными порывы — есть зло, тень Врага оставшаяся в этом мире…

Гнев, который чувствовал Барахир, казался ему самым праведным, самым искренним чувством на свете — от этого чувства у него даже слезы на глазах выступили; он говорил Эллинэль:

— Любимая моя, он оскорбил тебя; он нанес тебе боль…

— Большая боль мне будет, ежели вы станете драться. Эглин сильный воин, вряд ли кто, из людей, сможет его одолеть, ты же еще так молод…

— Праведный гнев поможет мне…

— Давай же не будем откладывать. — говорил Эглин.

Барахир, не говоря больше ни слова, кивнул. Лицо его было бледно, и он вспоминал теперь отнюдь не ту весть, которую должен был донести до лесного короля, но приемы владения клинком, которым учили его и других воинов. Оскорбление, нанесенное любимой, казалось влюбленному юноше более значимым, беды что нависла над двумя народами…

— Нет, я не позволю вам! — крикнула Эллинэль — и светлые слезы все текли по щекам ее — Ты, Эглин, помни, что станешь моим врагом, если… Это же убийство!.. Я прошу, я молю вас — оставьте! Если хотите — я на колени встану!

— Нет! — в ужасе выдохнул Барахир.

Эглин усмехнулся и, поведя широкими плечами, пошел между деревьев, в наполняющуюся солнечным светом, да песнями птиц лесную глубину; он окрикнул замешкавшегося было Барахира:

— Идешь ты, или испугался? Ведь я, действительно, раздавлю тебя, как червя.

Барахир бросился вслед за Эглином, который отошел шагов двести от главной аллеи. Там открывалась, изогнутая холмом полянка, по краю ее журчал ручеек; в воздухе кружили многоцветные большекрылые бабочки, но, при появлении Барахира и Эглина, почувствовав ту злую силу которую несли этот эльф и человек, вспорхнули, в лазурное, приветливое небо. Эглин аккуратно повесил на одну из ветвей свой плащ; затем, без лишних слов, выхватил клинок. Это был длинный, выкованный в Казад-Думе клинок, и он, почти на локоть превосходил клинок Барахира.

Эльф несколько раз, для пробы, рассек воздух, и Барахир только подивился той силе, с которой были нанесены эти удары — воздух, казалось, разорвался, пронзительный свист еще пульсировал в ушах, а Эглин, увидев его замешательство, усмехался:

— Ну, что? Уже чувствуешь смерть свою? А, червь?! Ха-ха-ха!.. Беги же в свой городишко, и не вздумай возвращаться, а то придется тебя выпороть!

Взбешенный Барахир заскрежетал зубами, и бросился на противника. Эглин легко, как бы между делом, отбил яростный удар, и, одновременно, выхватил кинжал, ударил противника в бок — однако, Барахир успел увернуться — удар пришелся не в полную силу, но только разодрал одежду, и оставил кровоточащую царапину.

Барахир почувствовал как чуждо всему окружающему, то, что творят они, и едва не предложил прекратить это, но представил, как Эглин будет насмехаться. И потому не о мире заговорил, а с негодованьем выкрикнул:

— …Так-то значит — не честным боем, но подлостью действуешь?! Эльфийский князь, но душа то в тебе низкая, червячья…

От напряжения капли пота катились по лицу Барахира, вот застлали глаза, и юноша вынужден был быстро стряхнуть их ладонью — этим то мгновеньем и воспользовался Эглин — до этого он стоял на вершине холма, шагах в десяти от Барахира, теперь, сделал неуловимое бесшумное движенье — коротко свистнул, рассекая воздух, его клинок. Одновременно раздался громкий, отчаянный крик Эллинэль.

Все это заняло время меньшее, чем одна секунда; и, только еще взвился голос эльфийской девы, еще и имя не успело прозвучать, как юноша, сердцем почувствовав, что единственное его спасенье там — рванулся к этому гласу, и лезвие не сердце его пронзило, но прошлось наискось по груди и у предплечья рассекло правую руку.

Барахир повалился в траву. И почувствовав, как стекает по его груди кровь, с воплем: «Подлец!» — рванулся, туда, где выронил, клинок.

Вот он лежит в траве — над ним темной тенью навис Эглин, а на испуганно вздрагивающих травинках, рядом с росами темнеет горячая еще кровь Барахира.

Он отдернулся в сторону, когда почувствовал, как клинок на его спину падает. Но удар был слишком стремителен, чтобы можно было так просто от него увернуться — клинок пронзил левое плечо юноши — одновременно с тем, на голову обрушился удар ногою, от которого потемнело у Барахира в глазах, и он отлетел в сторону, но, все-таки, успел схватить свой клинок.