Ворон

Первыми коснулись помоста два лебедя. Только коснулись, и тут же встали — прекрасной девой облаченной в белой платье, и стройного витязя в черном кафтана, и с длинными черными волосами. Коснулись помоста голуби и встали воинами эльфийскими, подобными мраморным статуям. Грозным и величественны были их лики; в каждом из них виден был могучий воитель и кудесник. Среди этих эльфов, Барахир узнал и того, которого освободил его прошлой ночью из клети.

Все люди так зачарованы были этим видением, что не смели хотя бы вздохнуть — слушали голоса и казалось им, что они уже умерли, шагнули в лучший мир:

— Милые люди, к вам ветер пришел,
Облако златое с неба привел.
И мы на крыльях волшебных сошли,
Благую весть нынче вам принесли:

Вы нам шепните — иль холодно вам,
Иль нет доверья небесным ветрам?
Милые, знайте — мы ваше друзья,
Каждый пусть скажет гордое «Я».

Мы к вам пришли, чтобы вас целовать,
Хлеб вам дарить, среди звезд пировать,
Будем же вместе закат созерцать,
Жизни учиться, любить и мечтать…

— Ну вот и пришло. Ну вот и исход всему. — прошептал тогда старец. — Я же говорил… Жизнь прекрасна.

И это были его последние слова. Говорил он их с великим покоем. С великим счастьем.

У него не было очей, его изуродованное лицо было сокрыто материей; однако — все чувствовали этот взгляд. Так, когда впервые встречаются двое суженных, и еще только одна из этих половинок заметила иную — вторая половинка, еще не видя суженого своего, уже чувствует этот взгляд — и сердце часто бьется, и кажется, что все, что было до этой встречи — лишь расплывчатый сон, а теперь то — пробужденье. Чувство было настолько сильным, что многим вспоминалось потом, что видели они удивительной чистоты и ясности глаза; только вот лика не могли вспомнить. Да эти-то очи и затмили бы любой лик.

Мирным, ласковым взором смотрел старец на всех. и на людей, и на эльфов — и не делал различия — глядел ли на принцессу лебединую, или же на последнего пьянчужку — всех то он любил одинаково…

А четверо эльфов подняли бездыханное тело на руках, и обратились в белых голубей, и не понять было их размеры; преобразилось и лежащее в сильном сияние между их крыльев тело. И это уже не бесформенная глыба костей и жил, но тело статного старца, с сияющими белизной волосами. Голуби взмахнули крыльями и стали подниматься — поднимались легко, как клубы тумана, и, казалось, только сопровождали преображенное тело…

Уже голуби и тело обратились в небольшое светлое облачко, когда выяснилось, что безумцы еще остались и никакие искренние чувства на них не действуют.

Шагах в сорока от «помоста-наковальни»; как раз с той стороны, где к площади подступали дома «румяных», устроены были сидячие места для знати. Устланные шелками лавки тянулись одна над другую, и последняя — поднималась метров на десять.

В верхней части, было огорожено ложе, в котором сидел сам Жадба, и его супруга — довольно стройная, но с таким отупелым лицом, будто у нее вовсе не было человеческого разума. Все время она ела какие-то сладости, собиралась есть во время казни, и была уже вся перепачкана в этом липком. Когда поднялись голуби, и безмолвная площадь, прислушивалась к небу, ожидая новой красоты — она пронзительно, истерично зарыдала. Рыдала во все горло, била ножкой; бросалась своими сладостями, попадая по жирным лысинам придворных подлецов, льстецов и лицемеров. Она схватила своего, трясущегося в лихорадке супруга, и стала трясти еще сильнее, взвизгивая:

— Казни! Хочу казни! Почему они не казнят?! Хочу-ууу! Враги! Казните их всех! Казните!..

Видя, что крики не производят впечатления на ее супруга, она стала стучать ему кулачками по спине да по лысине. Так она старалась в своем истеричном припадке, что Жадба не удержался, повалился на лавки, запутался в тканях, забился, бессвязно вереща что-то, и покатился вниз. Ожиревшие дворцовые подлецы не могли остановить это падение. В результате он их сшибал, они сшибали иных, и все-то катились ниже и ниже.

Началась паника — они вопили, визжали про «врагов»; падали брыкались, и очень уж походили на откормленных личинок, которых кто-то встряхнул, перемешал хорошенько. Несколько придворных вырвались таки из общей массы, и бросились к «желтоплащим», которые ровными, отточенными рядами ограждали это место. «Спасите! Это восстание! Колдуны! Враги!»

«Желтоплащим» было возвращаться к прежнему состоянию. Чтобы придать себе сил, они поглядывали не на эльфов, но на верещащих личинок. Командир их отряда заревел:

— Вон из Города! Летите откуда прилетели, и оставьте наших пленников!.. Считаю до трех!.. Прекратить свое колдовство немедленно!

Эльф с черными, как ночь власами, отвечал могучим, ровным голосом: