Ворон

Последней жертвой стал дядя. Дима, как и планировал, накрошил кухту ему в ружьё. «Сейчас растает, а завтра заледенеет. Глядишь, в нужный момент ружьё даст осечку».

Что делать с Тамгой, Дима не знал. Можно было бы дать ей слабительное, но где ж его возьмёшь в лесу? Задумал подсыпать лайке щепотку толчёного стекла – примешать его к гречневой каше, но испугался таких мыслей, понял, что вовсе убьёт Тамгу. С ужасом осознал, что в своей игре может зайти слишком далеко, и с продолжением саботажа решил повременить.

– Что теперь? – после ужина спросил Артёмыч.

Он ходил по дому – от кровати к окну и обратно.

Тянул руки, разминал ноги. Был доволен, что наконец можно шуметь и говорить в голос.

– Считать он всё-таки не считает.

– Считает, – промолвил Николай Николаевич.

– И как тогда…

– А вот так. Считает получше тебя. Но чучелу не поверил. Понял, что это не человек. Потому что держать надо было нормально, а не дёргать как мочалку. – Дядя зло покосился на Диму.

– Бред, – отмахнулся Артёмыч. – Много чести, знаешь. И считать он у тебя умеет, и чучело от человека отличает. И гадит, небось, фигурно – цитатами из Пушкина.

– Дался вам этот Пушкин, – вздохнул Витя.

– Чья бы корова мычала, – хмыкнул Артёмыч. – Видал я твою бредятину. – Охотник помахал обрывком книги.

– Сам ты бредятина. Не понимаешь.

– Хватит! – Николай Николаевич хлопнул ладонью по столу. – Раскудахтались.

Охотники затихли. Артёмыч тайком показал Вите язык. Витя, скривив губы, почесал пальцем висок.

Николай Николаевич, подковырнув ногтем столешницу, вздохнул и промолвил:

– Есть у меня другая идея.

– Теперь Тамгу в засаде оставим? – хмыкнул Артёмыч.

– А может, вообще оставить его в покое? – спросил Дима. Он удивился тому, что сказал это спокойно, без волнения.

В печке тихо пыхтели еловые дрова. Красные отсветы проливались на пол, ложились неровными полосами на старые, потемневшие доски. Бревенчатые стены чернели глубокими запыленными щелями. На потолке едва виднелся стальной крюк – должно быть, раньше к нему крепили светильник. «Почему сейчас не крепят?» – отчего-то подумал юноша, и эта краткая, неуместная мысль вмиг разрушила его спокойствие – словно муха, влетевшая в основание карточного домика. Никогда прежде Дима не позволял себе спорить с дядей.

– Чего? – нахмурился Николай Николаевич.

– Оставить его в покое.

– Кого?

– Ворона.

– Это с какой такой стати?

Дима пожал плечами:

– Он показал, что умный. Значит, заслужил жизнь, разве нет? – Юноша давил ладонями коленки. В волнении приходилось чаще глотать.

– Он заслужил только одно – почётные похороны.

– Ведь мясо уже можно снять. И всё. Он больше не прилетит.

– Самый умный, что ли?

– Не меня ворон в дураках оставил, – огрызнулся Дима и тут же испугался этих слов. Ему стало мерзко от своего страха.

– Чё ты сказал? – дядя сжал кулаки.

Артёмыч присвистнул, подмигнул Вите и, надеясь как-то замять начинавшийся конфликт, сказал Диме:

– Не всё так просто. Мясо снимем, он в следующий раз прилетит. Вороны, знаешь, долго живут.

– Не лезь, – отмахнулся Николай Николаевич. – Ты чего скулить-то стал? – Он посмотрел на племянника. – Сидел себе и сиди. Не твоё дело, не лезь.

– Раз дело не моё, значит, помогать больше не буду. – Дима говорил тихо, чтобы сдержать дрожь.

– Что?

– Помогать с вороном не буду. Сами ловите.

– Помогать? – без улыбки хохотнул дядя.

С каждым словом он становился выше, сильнее. Дима весь сжался. Но заставлял себя смотреть прямо в глаза Николаю Николаевичу.

– Да от тебя помощи, как от говна в дождливую погоду.

– Ладно тебе, – опять вмешался Артёмыч.

– Не лезь!

Витя будто и не слышал разговора. Бережно чистил ногти щепкой. Собранную грязь катышками отбрасывал на пол.

В доме было слишком жарко. Диме хотелось выбежать наружу, распахнуть себя навстречу зимней вьюге, выстудить из себя все тревоги.

– Выпороть бы тебя как следует. Выбить городскую дурь. Может, научишься нормально говорить.

– Ты мне не отец. Я и сам могу…

– Хрен с маслом ты можешь! Думаешь, я не видел, как ты. ружьё нарочно отвёл? Жалко стало, да? И ты мне не сын. С таким сыном только повеситься. От таких, как ты, с твоим нытьём, все эти педики получаются. Думаешь, я не видел, как ты на соболя? А? Бабьими глазами смотрел! «Он живой, он живой». – Охотник визгливо изобразил голос племянника. – На охоту он приехал. Умник.

– Оставьте ворона в покое. – Дима встал с раскладушки. Он уже не мог, да и не хотел сдерживать дрожь.

– Сядь, – спокойно ответил Николай Николаевич.

– Оставьте, – громче повторил Дима. Его трясло.

– Сядь, говорят!

– Оставьте! – закричал Дима. Из глаз потекли слёзы.

– Сдурел орать, что ли?!

Николай Николаевич резко встал, табурет за ним отклонился и – грохнулся навзничь.

– Оставь! – глаза застило мутной, красной плёнкой.

Слёзы никак не останавливались. Дима уже не видел ни Артёмыча, ни Витю.

– Тьфу, заладил. Дебил, что ли?

– Оставь! – Дима кричал до боли в горле. Хотелось криком вывернуться наизнанку. Выпотрошить, обкорнать, оскопить, выскрести себя самого. В приступе нестерпимого зуда, ненависти он задёргался на месте и только кричал: – Оставь!

– Не ори!