Ворон

Остаток охотничьего дня Дима молчал. Капканами не интересовался, на соболиные следы не смотрел. Плёлся где-то за Артёмычем, изредка поглядывал на трёхлапую белку, привязанную к его рюкзаку. Опустошённый, он ни о чём не думал и хотел только, чтобы быстрее закончился этот день, а с ним и весь промысел.

Охотник первое время подбадривал юношу, а потом забыл про него, словно тот вообще исчез.

Возвращаясь к зимовью, Дима уже знал, что охотиться не будет. Не убьёт ни одного зверька, не снимет ни одной шкурки. И не будет хвастать перед Сашкой меткостью своих выстрелов. Да и вообще не посмотрит на него. И отсядет за другую парту. Хоть к Сергееву с его мышиным рюкзаком и обкусанными карандашами. Куда угодно, только бы подальше от Сашки, от его пневматики и вечного «Headshot!».

Удивился тому, как спокойно принял эту мысль.

Артёмыч с Димой вернулись первыми. На пороге их встретил Витя. Ворон опять не прилетел в засаду.

«Так вам и надо».

Глава девятая

Вечером охотники играли в карты. Дима лежал на кровати, с безразличием слушал их разговор.

– Как же получается. – Витя, качнув головой, выбросил пикового туза. – Когда нас нет, он прилетает, а когда сторожим, он и носу не кажет?

– Шумишь ты, вот и всё, – прошептал Николай Николаевич и крестовым валетом перекрыл туза.

– Куда? – оживился Артёмыч.

– Туда! Я хвалил крести. – Дядя шлёпнул ладонью по картам и придвинул их к себе.

– В смысле, шумлю? – нахмурился Витя.

– В прямом. Шумно караулишь. Ворон сразу о тебе узнаёт. Не дурак, улепётывает. А так присядет рядом, прислушается. Тихо. Понимает, что нет никого, вот и лезет спокойно на мясо.

– Говорю же, смирно я сидел! Тише только мёртвые.

– Ну да… – хмыкнул Артёмыч.

– Ну и не верь – твоё дело, а я говорю.

– Может, ты вообще уснул и забыл о нём?!

– При чём тут – уснул? Ворон же не прилетел. Если б прилетел, а я спал, то поклевал бы мясо.

– Ну да, – согласился Артёмыч и дальше говорил мягче: – Давай завтра я останусь. Попробую.

– Может, нам всем остаться? – предложил Витя.

– Нет. Тогда точно заметит. А ты, Артёмыч, попробуй, – сказал Николай Николаевич, уставший понапрасну выигрывать и потому отложивший потрёпанную колоду карт.

– Ты разве на бочке был? – Витя и не заметил, как проиграл партию. – Сколько у тебя очков?

Николай Николаевич придвинул к нему листок с расписанной партией и, взглянув на Артёмыча, промолвил:

– Завтра денёк погожий, так что караулить не будем. Ты пока все капканы прошерсти, чтоб не простаивали, а там будет видно.

– Ладно, – согласился Артёмыч. – Может, его вообще пугало отвадило?

– Вороний труп?

– Да.

– Может быть.

– Ещё партейку? – улыбнулся Витя.

– Сдавай. – Дядя, вздохнув, бросил ему колоду.

Теперь никто не предлагал снять обыгавшееся мясо.

Охотникам казалась глупой такая капитуляция после всех попыток поймать или отпугнуть птицу.

Выкладывая карты, Артёмыч хвалился, что сегодняшняя белка оказалась полностью перелинявшей, что с неё добылась хорошая вожжанка – первосортная пушнина.

– Мездра синяя? – спросил Николай Николаевич.

– Чистая! Вообще синевы нет. Только голова темноватая.

– Она! – Витя выкинул даму бубен.

– Ах ты, гад! – протянул Артёмыч.

– Сам же ему отдал, – рассмеялся Николай Николаевич.

– Откуда я знал, что у него десятка крытая!

Охотники развеселились, и по такой весёлости Артёмыч пересказал всем, как Дима добивал белку на очепе.

Юноша затаился. До боли стиснул зубы. Каждый смешок охотников обжигал ему грудь. Дима чувствовал, что унижен. На него даже никто не смотрел.

Вдоволь насмеявшись над побегом трёхлапой белки, охотники вновь заговорили о вороне. Витя не преминул рассказать о том, как скучно сидеть в засаде, о том, что хуже двух дней без курения только охота на летнем болоте, когда безумолчный гнус[17] залепляет глаза и уши. Витя не останавливался. Посмеивался, сдавал карты и всё говорил о соблазне выкурить тайком хоть одну сигаретку.

– Я уж думал, может, в спальнике разок затянуться.

Дима не выдержал. Повернулся к охотникам и медленно, чувствуя, как руки немеют от волнения, сказал:

– В зольнике лежали бычки.

– Чего? – не понял дядя. Он, кажется, вообще удивился, обнаружив в доме своего племянника.

«Я здесь чужой», – подумал Дима.

– Я утром чистил зольник. А когда вернулись, там лежали бычки.

Видел, что с каждым его словом широкое, светлое лицо Вити темнеет большими пятнами. При свете огня оно казалось кроваво-бордовым. Диме было приятно, он чувствовал, что отомстил охотнику, который только что смеялся шуткам Артёмыча.

Мужчины застыли с картами. Все смотрели на Витю. Тот, испуганно улыбаясь, что-то мямлил, хотел оправдаться, но путался в словах.

Диме стало не по себе. Охотник показался ему жалким: вместо того чтобы ответить грубо, напористо, он растерялся, не знал, как отреагировать на такое обвинение. Мог бы сказать, что Дима бредит, что бычки были старыми – что угодно, а он лишь оправдывался.

«Зря я так. Правильно говорила мама, не мсти, если не умеешь наслаждаться местью, не мсти, если у тебя совесть чиста. Да и при чём тут Витя, я сам во всём виноват».