Вор поневоле

— Сравнил… Бабку я тоже потерял, хотя она и была самым близким мне человеком, но всё же оставались предки. А теперь и их нет. Я совсем один на этом свете, если не считать родственничков из Барнаула. Кстати, они теми ещё перцами оказались. Хотели у меня на хате осесть и в Москве на работу устроиться. Тут же зарплата больше, а за жильё платить не надо будет. Их я тоже послал пешим интимным маршрутом.

— Дед у меня оставался последним. Родителей я почти не помню. Они тоже в автокатастрофе погибли. А родню матери я не знаю совершенно.

— Не гонишь? — с прищуром поинтересовался Толик.

— Нет. Зачем?

— Ну не знаю. Утешить. Может, ещё что. Я теперь никому не верю. Знал бы, что друзья моих родителей такими гнилыми окажутся, ни за что бы не стал всё это затевать. Теперь в долгах как в шелках. И выбраться из этого мне ещё долго не грозит.

— Толик, а почему ты сразу всё не сказал? Сказал только, что отец в аварию попал.

— А что бы это изменило? Ты бы ещё раньше меня стал жалеть. Как же — бедный, несчастный, сиротинушка. Меня это совершенно не прельщало. Вот ты как своего деда похоронил?

— Честно говоря, плохо. Его в крематории сожгли, а я, долбочёс великовозрастный, даже не удосужился поинтересоваться судьбой его праха. А теперь, наверное, и смысла уже нет. Месяц прошёл. Вытряхнули куда-нибудь на помойку, и всё. Поганый из меня внук, да?

— Если бы моих кремировали, мне бы тоже и в голову не пришло поинтересоваться судьбой их пепла. Да и потом, зачем вообще этот пепел нужен? Так же, как и с могилами. Здесь имеет место одно поганое правило. За могилами ухаживает только тот, кто помнит тех, кто лежит в этих могилах, ну, может, ещё одно поколение после. Редко какие люди могут назвать своих предков даже до четвёртого-пятого поколения. Хотя у нас после Великой Отечественной и войн-то особо не было. Вся информация доступна. Ройся, ищи, интересуйся — будет тебе знание. Но нет, никому не нужно. Я вот эту простую мысль только сейчас понял. Я ведь даже не знаю, как звали моих прадедов и прабабок по имени-отчеству. Фотографии их видел, а как звали — не помню. Грустно. — Толик тяжко вздохнул и отлепился от стены. — Ладно, пошли, что ли. Работать надо. Игра теперь моя работа. Слышал, мне нынче двадцать один час в игре проводить. И на сотне. Это же просто трындец. От одного плевка буду загибаться. На семидесяти-то хреново было до жути, а на сотне — вообще жесть. Так что вот такие у меня хреновые дела, богатырь… — Голос Толика выдавал всё накопившееся в нём. Сарказм — не самая хорошая поддержка, но и не самая плохая.

— Толик, мне тут в игре повезло немного, но деньги ещё не скоро смогу оттуда достать. Может, когда я вытащу деньги — погасим твой кредит?

— Спасибо, Жендос, отказываться не стану, я не настолько гордый. Но! Только под расписку и желательно в присутствии адвоката. Не хочу ни тебе лишних проблем, ни себе. А когда деньги у тебя появятся — свистни. Тогда это уже конкретно обсудим. Всё, пока, я к себе.

— Подожди, а почему финансист рассчитывал всю систему погашения твоих долгов только с учётом одного срока контракта, ведь ты можешь захотеть его продлить.

Толик как-то перекошенно усмехнулся.

— Я-то точно захотел бы, вот только компания вряд ли этого захочет… За три месяца, что я тут обретаюсь, ещё ни один контракт не продлили. Вот такой забавный факт. Про одних говорят, что им здоровье не позволяет играть в выбранном режиме; про других, что их показатели не заинтересовали компанию, про третьих ещё что-то. Вот такие пироги с котятами. Знал бы, что так обернётся, сразу заключал бы контракт на год. Я-то думал, что продлю, если понравится, а теперь вот выясняется, что вряд ли будет у меня такая возможность. Ладно, пока! Пошёл я покорять просторы Альтмира, поднимать армии нежити и убивать всё живое.

— Пока!