Вор крупного калибра

Напрасно остатки здравого смысла возвращали Кольку в тот далекий страшный день, когда висела в воздухе пороховая гарь, а распластавшийся на грязном полу Давилка беспомощно скреб пальцами, пытаясь нащупать нож, когда Оля обещала, что всегда будет рядом и «все получится». Напрасно Колька напоминал себе, что нет и не может быть такой силы, которая заставила бы Олю изменить своему слову. Этого не может быть именно потому, что не может быть никогда.

И снова опускались на город душные сумерки, и Оля, которая была только его и ничьей больше, как будто отрывалась, торопливо прощалась и бежала на тренировку, – она представлялась ему иногда не Олей, а коварной ведьмой. И можно было сколько угодно напоминать себе, что это все дурь, что она ни минуты не остается наедине с Германом, что в школе полным-полно вечерников, что, в конце концов, это просто глупо, бесчестно и вообще пошлость и драматургия – ничегошеньки Коля не мог с собой поделать. Он ревновал.

– …Как тебе фильм, понравился? – осторожно спросила Оля по пути домой, чутким своим сердечком ощущая, что надо разговорить этого упрямого, злого, но дорогого ей человека.

Коля немедленно ответил, прямо, по-мужски:

– Барахло бузовое.

– И то правда, – подхватила она с готовностью. – Ну посудите сами, товарищи, разве позволено с такой позиции, с двух рук стрелять? Ведь вопрос о стрельбе с двух рук не рассматривается ни в одном программном руководстве, ни один из признанных авторитетов не допускает…

Оля, воодушевленная тем, что ее не прерывают, продолжала излагать ценные данные, постепенно погружаясь в такие дебри и прерии, из которых даже на лихом мустанге сто лет скачи – не выскочишь.

Улучив момент, Колька все-таки раздраженно осведомился:

– Эва куда тебя понесло. Ну, не по учебникам. А если руки трясутся? Двумя руками в боевой ситуации куда сподручнее, это и ежу понятно…

– Ежу? – прищурилась Оля. – По-твоему, пусть и не по правилам, зато наверняка?

– Ну да, – пожал Коля плечами.

Оля открыла было рот, но, сообразив, что обострять не стоит, решила не спорить. Николай, в то же время сообразив то же самое, ласково забрал в ладонь, пожал ее пальчики:

– Пойдем лучше завтра вечерком на каток сгоняем. Ты как?

– У нас тренировка, ты помнишь?

– Почему это у «нас»? У тебя.

– Коля, нет ничего «твоего» и «моего», есть только наше, – очень серьезно заметила Оля.

Коля зло прищурился:

– Интересный у нас с тобой расклад получается. То, что интересно тебе, интересно и нам, а то, что мне, – тебе неинтересно. Так, что ли?

Оля сморщила носик:

– Если ты соизволишь мне сказать, что тебе интересно, то, наверное, я смогу тебе ответить.

Коля открыл рот, подумал и закрыл его. Сам себе он признался: странное дело, а ведь действительно, особо-то и ответить нечего. Все детские увлечения остались в прошлом, послевоенная жизнь постепенно, но неуклонно улучшается, и уже нет нужды умирать по сто раз на дню, чтобы прокормить семью. Это очень, очень хорошо, зато теперь уже труднее стало подбирать оправдание собственной пустоте. И в самом деле, что же ему действительно интересно?

Колька вдруг с ужасом осознал: все эти метания – просто потому, что Оля неуклонно взрослеет, а он, здоровый лоб, способный, что называется, на одну ладошку ее посадить, а другой прихлопнуть, так и остался… кем? Неужели просто малолетним уркой на условном сроке?

Остаток пути до Олиного дома они проделали в полном молчании.

Уже прощаясь, Николай все-таки справился с собой:

– Да, ты права, а я нет. Пойдем завтра с тобой вместе, я попробую еще раз.

– Коленька, ты себе не представляешь, как я рада, – серьезно призналась Оля. – Это настоящий мужской поступок!

Увы, как это часто бывает, все случилось не так как надо.

…Назавтра, когда Ольга и Николай добрались до тира, занятия уже начались. Однако Герман Иосифович, который обычно не спускал ни малейшей расхлябанности, на этот раз был в таком приподнятом настроении, что и не заметил опоздания.

Махнув рукой – садитесь, мол, не мешайте, – он продолжал воодушевленно демонстрировать секции какую-то удивительную штуку. Пистолет не пистолет, а нечто странноватое, с длинным стволом и какой-то массивной горкой вместо мушки. Он только что разобрал его и собрал, называя по именам детали, любовно, как собственных детей или родственников. Увлекшись, он говорил все быстрее и быстрее, и заикался все заметнее, и вот уже слова превращались в сплошную кипящую кашу. Из нее горячими брызгами вылетали фразы: «просто невероятные возможности!», «не менее двадцати пяти метров!», «…регулировка положения прицельной линии по горизонтали целиком и вертикали мушкой…», «дульный компенсатор плюс грузики для балансировки!», «сто одиннадцать градусов наклон ручки!»

– Он сейчас захлебнется, – шепнул Коля, – собственными слюнями.

Оля толкнула его в бок. Возможно, Вакарчук услышал это замечание, потому что немедленно замедлил поток речи и принялся говорить, своеобычно четко выговаривая слова: