Воображение мира

Жили в местечке под Киевом. Отца на Первой мировой «разбил паралез». Он был «ценным бойцом»: до войны сапожничал, а на фронте тачал солдатам бурки – сапоги из валяной овечьей шерсти, на кожаных подошвах. Однажды при обстреле его жахнуло и швырнуло головой в воронку. Одни бурки торчали – лучшие во всех окопах.

«Только потому его и вытянули из-под земли, что позарились на обувь, – говорит баба Рая. – Тогда он застонал, и его сволокли в лазарет. Ремесло спасло, а не ружье. Я это запомнила и потом работала хорошо, старалась. Делать надо свое дело на совесть, и тогда доживешь до смерти. Так, стало быть, после ранения отец заработал частичный паралич – был без уха и кривой. Но все равно женился на матери. А когда мне двенадцать исполнилось, загулял: стал жить с одной женщиной. Мать об ту пору как раз слегла – не то от горя, не то простыла. Пошла тогда я по городу, нашла его, захожу: они ужинают. Говорю: „Что же ты, папа, делаешь? Мать больная лежит, а ты у чужой отдыхаешь?“ Взяла его за руку и притащила домой.

Ладно-хорошо, кое-как прожили. Война началась, а мы с девчонками купаться на Днепр пошли. Плаваем, брызгаемся, вдруг слышим – „у-у-у-у-у“: бомбардировщики летят. Мать назавтра собралась, и мы уехали в эвакуацию: сначала сами, потом по спискам.

Во время войны я сплавляла лес по Волге – в Горьком электростанцию топили дровами. В ноябре ворочали на мелководье бревна в ледяной воде. Ноги до колена все в фурункулах. Потом в госпитале медсестрой. Мы спали на тех же матрасах, на которых днем умирали раненые. Бинты стирали, кипятили, сушили, свертывали. После войны проработала сорок пять лет учителем русского языка и литературы.

Два месяца назад дочка пошла в собес: попросила прислать проверяющую. Доча решила, что я из ума выжила. Ладно-хорошо, решила так решила. Пришла контролерша, я ее чай пить посадила. Попили чаю, и тут она достает блокнот, карандаш: „Вы часы мне нарисуете?“ А я смекнула что к чему. И стала „Онегина“ читать наизусть, три главы подряд. Та аж рот закрыть забыла. Я ей и говорю: „Так кто из нас невменяемая?“».

«Баб Рай, а кто это упаковку воды, двенадцать литров, на четвертый этаж без лифта затащил? Разве дочка приходила?» – «Да сама я, сама. Пить после селедочки захотелось. Так что я тебе так снова скажу: работать надо хорошо. Если б я плохо работала, жила бы сейчас без „Онегина“. И сидела бы не с тобой, а в лечебнице».

Рассказ как жанр

Начало рассказа обычно отбрасывается потому, что рассказчик сперва раскачивается, и второй и третий шаги оказываются энергичней первого. Насчет финала у меня специальных рекомендаций нет, тут каждый придумывает что-то особенное. Бабель говорил, что хорошо, когда точка в конце предложения входит в сердце читателя, как раскаленный клинок. У Зощенко таких точек мало, зато есть звонкие, как червонцы, штучные словечки, и фразы, и истории.

Рассказ сочиняется, как придумывается стихотворение: небольшой текст должен быть таким, чтобы после его прочтения в мире что-то изменилось. Роман – это другое «изменение» мира, скорее «развитие». А рассказ – это короткий миг сгоревшего в реальности, но навсегда оставшегося на сетчатке метеора: падучая звезда, исполнившая желание, которое как раз и есть то самое искомое изменение мира. Но это чересчур общий, конечно, принцип. Рассказ может возникнуть из чего угодно – даже не из истории, а всего только из некоего речевого напора. Есть рассказы, которые вырастают из финала, есть такие, о которых понятно только, как они начинаются. Но я считаю, что рассказ должен придумываться целиком, пусть он много раз переменится в процессе написания, но он сразу должен видеться весь, насквозь. И конечно, в рассказе не может быть лишних слов и тем более фраз.

Мне нравятся рассказы, в которых история неотделима от персонажа, выражает его в полной мере. Скажем, в романе можно еще как-то отделить способ выражения от характеров, но в рассказе все должно быть слитно. Рассказ лучше всего придумывать на заданную тему, но не с заданными персонажами. Рассказ появляется тогда, когда ты настроен на стайерское усилие размышления. Редко когда рассказ рождается сам, из настроения, а не из настроя.

Рассказ рождается целиком, и записывать стоит его сквозной план. Детализация не так уж важна, это один из последующих этапов. Что записывается прежде всего? Как раз вот то самое зерно, благодаря которому мир слегка поворачивается вокруг оси. Нет этого зерна – нет и проросшего рассказа.

Легкий транспорт