Воображение мира

Всерьез прочувствовать, что такое садово-парковое искусство, мне пришлось в юности в Гатчине, знаменитом личном прибежище Павла I, известного печального фрика российской царской династии, робко, но упрямо пытавшегося внедрить, подобно своему деду, Петру Великому, ценности мировой цивилизации в архаичное общество своих подданных. Почерневший в советском безвременье, искореженный разрухой дворец был заброшен, смотреть там было нечего, там не было даже паркета, а вот парк завораживал. Причем поначалу было неясно, парк ли это или гостеприимный светлый лес с дорожками. Но сомнения рассеялись, когда деревья расступились, и я вышел к небольшому холму, на вершине которого обнаружился аккуратный кратер и в нем живописный пруд, обрамленный рядом скамей.

Так я познакомился с английским парком, стиль которого определен не подчинением природы человеческому замыслу, но соподчинением творческого начала человека природному замыслу Творца.

Гатчинский парк мне тогда, наверное, под влиянием образа своего угрюмого царственного создателя (взвинченного отчаянной борьбой с силами хаоса с помощью утопических идей о порядке и страшившегося призраков – сгустков его страха перед архаикой, которые его в конце концов и погубили), показался моделью загробной жизни. Это было одновременно величественное и сумрачное ощущение.

5

Есть прилагательные, которые редко встречаются и потому запоминаются лучше. Прилагательные вообще сомнительны в любом тексте, ибо задействуют зрение, перцепцию вообще, то есть наглядность, а это вредит главному богатству: воображению.

Мое любимое из цветовых – «еловый».

Использовать его можно только в редких случаях. Например, без него невозможно объяснить, какого цвета была у нас школьная доска в классе – стеклянная, матовая, издававшая под мелком звонкий стук при каждом прикосновении: четкий ритм изложения неизбежно отражался в тетрадях, а хрустяще-скрипучий нежный звук лекторского письма – почерк на такой доске был наиболее четким – услаждал слух.

Или, например, «лиловый».

Что вспоминается, когда слышишь его?

Сирень, дождевые облака, звездный сумрак, наползающий с востока на закате солнца.

А еще – словосочетание: «лиловая собачка».

Оно из «Войны и мира».

Лиловая собачонка увязалась за Платоном Каратаевым и Пьером в плену у французов, когда солдат и офицеров увели шеренгой из балагана на Девичьем поле.

Собачка была низенькой и кривоногой и питалась трупами людей и лошадей, то ковыляла, то нагоняла рысцой колонну пленных.

Почему такая – лиловая – масть запоминается?

Наверное, это связано с тем, что у святого Августина, в его демонологии, дьявол тоже лиловый.

Ибо, как объясняет святой Августин, падший ангел, пройдя через атмосферный слой «нижнего воздуха», приобрел его, «нижнего воздуха», цвет.

Все это важно потому, что становятся ясней строчки из «Римских элегий» Иосифа Бродского: «Обними чистый воздух, а-ля ветви местных пиний: / в пальцах – не больше, чем на стекле, на тюле. / Но и птичка из туч вниз не вернется синей, / да и сами мы вряд ли боги в миниатюре».

К тому же «лиловый» часто встречается в стихах Пастернака. «Что в гро́зу лиловы глаза и газоны / и пахнет сырой резедой горизонт».

Картина «Демон» Врубеля исполнена в лиловых тонах: вот мы и вернулись к нашей загадочной лиловой собачонке, к доказательству реальности ада.

Таковы дуги воображения, позволяющие нам этот мир уловить.

6

В русской культуре мировой сад появляется по-настоящему усилиями Чехова. Сад Чехова и возы сушеной вишни, тянущиеся в направлении Москвы (гекатомба бутафорской крови, возы условных жертвоприношений, словно бы выкупающих из небытия своих владельцев, посланные в храм культуры, надежды, избавления – в столицу), в национальном сознании обычно выступают в роли символа ускользающего освобождения – материального, душевного, климатического, духовного, какого угодно. Символа честного чистого труда и заслуженной награды.

Конечно, эти значения вполне справедливы. Но Чехов в корне амбивалентен, он лучше многих понимал, что художественный образ не может быть однозначным.

Вишневый сад – сам по себе объект баснословный, мифический, – и на эту неглавную его черту указывают сведения о том, что в Европе вишня впервые появилась благодаря гурману и устроителю кулинарно-пиршественных оргий Лукуллу, привезшему ее из Персии. Главное же значение его, вишневого сада, смыслового облака в том, что цветущие вишни для героев пьесы оказываются пространством загробной жизни.

В «Черном монахе» – своего рода гимне проклятий в адрес провидения, стоящего за спиной художника не то с мечом, не то с пальмовой ветвью виктории, – тоже есть сад, но яблоневый, весь в цвету: в заморозки в полнолуние он окутан дымом костров, разведенных садовником, спасающим цвет и урожай.