– Нет, – ответила сестра, – хотя это ты верно подметила: ты действительно легко обгораешь на солнце, твоя кожа намного светлее моей. Готова поспорить, что мой отец был латиноамериканцем, откуда-нибудь из Панамы или Пуэрто-Рико… разве Воробей не рассказывала, что он говорил по-испански? Уверена, что он вернулся в свою страну – а там так круто, так солнечно, и поэтому мы больше никогда его не видели. А твой отец говорит только по-английски, и он такой же бледный, как новорожденный крысенок.
– А крысята бледные?
Руби передернуло.
– Они всю жизнь живут в темноте, так почему нет? Просто не выходи на задний двор днем. Любой может там тебя увидеть. И знаешь что? Если пойдешь туда ночью, то сделай мне одолжение и оставайся на веранде. А то вдруг наступишь на гвоздь. И еще мне не нравится тот мальчишка. Почему он спрашивал, выйдешь ли ты снова на улицу? Я сказала ему, что сегодня среда, а по средам мы смотрим фильмы, так что
– Спасибо.
Я все еще находилась под впечатлением от того, что тот мальчишка спрашивал про меня. Но она больше не упоминала его. Руби просто спросила:
– Ты все поняла?
И я ответила:
– Да.
Хотя не поняла даже половины.
А потом Руби положила свою холодную руку на мою, а от ветерка вентилятора она стала еще холоднее, и сказала:
– Сегодня
И так жизнь опять стала такой, какой была раньше, а это лето стало похоже на любое другое. Единственным исключением стало наше новое место жительства. Когда я поднялась, чтобы сделать попкорн – а по средам, когда мы смотрели кино, то всегда готовили попкорн в микроволновке, – то увидела воду, неспокойную, все время в движении, пусть даже едва заметном, и так близко. Воду было видно из каждого окна на первом этаже, из каждой комнаты в доме, кроме той, которую Руби назвала моей спальней.
И кто знает? Может, там, внизу, куда я не могла заглянуть, обитатели Олив жили в своем собственном лете, ждали легкого ветерка, приносимого течением, а потом бежали играть в горелки с потерянными ключами Пита.
9
Лондон не существовало
Лондон не существовало где-то пару дней. Мы не выходили из дома, и было легко позабыть о ней, о том, что она где-то там что-то делает.
Вернее, нет, было такое ощущение, словно она существовала как раньше, как два года назад, когда я даже думать не думала о том, что могу уехать из города, особенно без своей сестры, и когда я знала Лондон Хейз как девчонку, которая сидела на задней парте на французском, и не более того. Как когда она была просто девчонкой, которую я иногда видела на Грин или на задних сиденьях машин друзей Руби и с которой мы даже не здоровались.
Я знала, что она где-то поблизости, и это отгоняло воспоминания.
Утром в пятницу я почти забыть забыла про Лондон. Руби заняла меня блинчиками из «Свит-Сью», потому что мы решили, что до конца лета будем питаться только завтраками, а потом пропускать два основных блюда и переходить сразу к десертам. Мы не стали скромничать и заказали себе фирменные блинчики «Красная обезьяна», сдобренные клубникой и бананами, ибо Руби сказала, что два фрукта в одном блюде еще полезнее.
Возвращаясь из «Свит-Сью», мы проехали мимо муниципальной старшей школы – по словам Руби, именно туда мне предстояло пойти учиться в одиннадцатый класс, когда она убедит моего отца раз и навсегда отказаться от меня, – а потом свернули в объезд по знакомой дороге через старое шоссе, тянувшееся вдоль действующего, опустив стекла, чтобы ветер спутал наши волосы.
И все было по-старому – за исключением того, что Руби так пока и не подстригла мне челку и мои волосы постоянно лезли мне в рот, отчего мне приходилось все время выплевывать их, чтобы не подавиться ими и не выблевать их, как выблевывают свою шерсть кошки. И еще я заметила, что в машине кончился бензин, и либо стрелка датчика уровня топлива уже навсегда застряла на «