Вольтер

Но взрыв классицистической трагедии изнутри заключался не в выборе Вольтером сюжета, а в трактовке его. Вместе с тем самый выбор мог быть воспринят и как введенная уже Кребийоном-отцом модернизация жанра, тоже кровосмесительство — женитьба Эдипа на собственной матери, Иокасте, тоже отцеубийство. «Применения», которыми широко пользуется Вольтер уже в своей первой трагедии — вспомним хотя бы случай на премьере, — тоже, как только что говорилось, были тогда приняты.

Да, внешне «Эдип» оказался словно бы в привычном русле театральной литературы того времени. Но именно внешне. Концепция трагедии, ее пафос, ее живость немало не соответствовали стряпне Кребийона и кребийонов.

До нас не дошли рукопись или рукописи первой трагедии Вольтера. Мы не знаем, была ли в ней с самого начала или появилась йотом восторженно встречавшаяся зрительным залом знаменитая реплика Иокасты: «Наши жрецы совсем не то, что думает о них суеверный народ. Наше легкомыслие — основа их мудрости». Кстати, по-французски жрец и священник обозначаются одним и тем же словом — «prêtre». Так же мы не знаем, была ли с самого начала в других репликах атакована и абсолютистская монархия.

Но намерения автора, когда он в Бастилии на полях и между строчками чужих книг дописывал «Эдипа», раскрыты, пусть и много спустя, в «Декларации», предпосланной Вольтером изданному им в 60-х годах полному собранию сочинений Корнеля. Там прямо сказано, что побудило его самого некогда написать «Эдипа»: «…я не исходил из собственных интересов, а думал об интересах общества и просвещении молодежи, о любви к истине, которая для меня дороже всех иных соображений. Мое искреннее восхищение добром равно моей ненависти к дурному. Я всегда думал только о совершенстве искусства…» Из написанного затем явствует — речь шла не об одной форме: «И скажу прямо — правда во всем до последней минуты моей жизни…»

Может показаться, что Вольтер думал так ретроспективно. Но перед нами текст трагедии. Он не только подтверждает истинность восхищения автора добром и ненависть его к злу, но и отвечает на вопрос, что для него было добром и что — злом.

Смело выступив соперником не одного престарелого Корнеля, но и великого грека Софокла, к чьей трагедии «Эдип-царь» он много ближе, чем к Корнелеву «Эдипу», Вольтер не только воскрешает великую национальную литературную традицию и не только обновляет ее. Он и откровенно полемизирует со своими предшественниками, ведя бой на той же территории — стиля, жанра и даже сюжета в одном случае, жанра и сюжета — в другом.

Хотя в его трагедии действие, как предписано Буало, продолжается двадцать четыре часа, не удаляется от одной и той же дворцовой площади, сосредоточено, хотя и с небольшими отклонениями, на судьбе Эдипа, это произведение французского классицизма оказалось и первым крупным произведением французского Просвещения. В строгих рамках жанра Вольтер сумел не в одних репликах, но и в движении сюжета, характерах, насколько это понятие здесь применимо, высказать идеи не только антиклерикальные (его злейший враг аббат Нонот назвал «Эдипа» «пробным ударом против духовенства»), но и антимонархические, демократические.

Для Корнеля в трагической судьбе Эдипа главное — герой не виноват в своих преступлениях, в том, что убил отца и женился на матери. Но автор нисколько не осуждает богов и жрецов. Вольтер же обвиняет несправедливых богов и их служителей за то, что они воспользовались несчастливо сложившимися обстоятельствами, чтобы наказать справедливого, пекущегося о народном благе правителя, и тем самым вызвали народные бедствия. Правитель обязан заботиться о народе, он — слуга народа. Вот главное мерило его достоинств и недостатков. Это просветительская идея, которой при всех ее вариациях Вольтер будет верен всю жизнь. И здесь сочувствие автора полностью отдано Эдипу и народу.

Вольтер выдвигает против религиозной доктрины благого, справедливого бога, которому противостоит неразумный мир, где царят зло и насилие, просветительскую идею — мир неразумен, но может стать разумным, и таким ого могут сделать лишь люди. В V сцене IV акта его Эдип говорит: «Безжалостные боги, мои преступления и ваши, а вы меня наказываете!» В VII сцене V акта Иокаста идет еще дальше. «Почтите мой костер, — обращается она не только к действующим лицам, но и к публике и к потомству, — и не гасите никогда! То, что угнетает множество людей, заставит покраснеть и богов».

Для Корнеля естественно называть Иокасту «мадам» и выводить ее и Эдипа на сцену всякий раз в сопровождении свиты. Для Вольтера это просто немыслимо. И для Софокла если не суть, то фон событий — судьба народная и судьба человеческая. Очень схож у него и у Вольтера характер самого Эдипа.