Вольта

В Прусской академии тогда числились профессора из Галле, Лейпцига, России (другой страны, но как бы немецкой провинции — так, во всяком случае, хотелось думать Фридриху и его приближенным). Теперь рядом со специалистом по минералам Ферберком из Курляндии и модным философом Кантом из Кенигсберга появился электрик Вольта. «Учти, что из Вены у нас никого нет, из австрийских подданных ты единственный», — поздравляли Вольту секретарь академии Формей и берлинец Денин.

Включение Вольты в академию оказалось чуть ли не последним делом Фридриха II. Едва он умер, берлинские академики начали разбегаться. Так, уехал Лагранж, чтоб издать в Париже нестареющую «Аналитическую механику». Нового короля Фридриха Вильгельма II ученые игры занимали куда меньше политики: он взялся срочно заключать союзы с Австрией и Россией, чтобы противостоять грозящей французской экспансии.

Из Берлина Вольта проехал на запад вплоть до Ганновера, а оттуда резко свернул на юг, через Кассель и Эрфурт курсом к дому. В Веймаре у тамошнего герцога служил министром симпатичный молодой литератор тридцати пяти лет по имени Гёте; уж не Вольта ли соблазнил того Италией, в поездку по которой министр отправится через полтора года?

И снова дороги по двадцать миль в день, роскошные обеды у местных князей (еще бы — Вольта лично знаком с королем, едет из Потсдама!), храмы, музеи, библиотеки. И отовсюду письма домой с непременными салютами всем, и Джузеппино обязательно. В конце ноября Вольта уже отчитывался перед Вилзеком: поездка трудная, много полезных знакомств, позвольте подарить «Естественную историю» Кобре. И сразу быка за рога, то есть о семейных делах, с которыми приступили братья: говорят, правительство Ломбардии нуждается в надежных людях? Позвольте рекомендовать своих единоутробных братцев: доминиканец, — много лет проповедник и маэстро и своем ордене, каноник — служит в соборе Комо, архидьякон — в кафедральном соборе. Все как на подбор, любят физику, умело работают со сложными приборами, опытные воспитатели юношества, талантливы и к тому же хорошо знают законодательство.

Книгу Кобре, бестселлер своего времени, Вольте передал Блох, согласившийся снабжать нового знакомого литературой. Каких только книг он не наприсылал в первые годы: о свечении водных саламандр, бабочках, простом естественном образе жизни по Руссо, о часто употребляемых синонимах. С планшетом из 25 альбомов рыб случился казус, там со временем любители обнаружили серьезные несуразности. «Не упусти счастья, — писал Блох, — издание превратилось в раритет, его цена удвоилась».

После поездки у Вольты оказалось немало друзей. Брамбилла, личный медик венского кайзера, бился с подагрой своего пациента и попутно помогал новому знакомому всем, чем мог. Ахард, директор физического отделения академии, запрашивал Вольту: «Конструкция ясная, но собрать эвдиометр не могу. В модели Фонтаны три рабочих среды, а у Вас четыре. И как быть с «нездоровым» газом, можно ли его выпустить в воздух?» И Вольта разъяснял инструкцию, отвечал «можно!», ибо речь шла лишь об азоте. В историю физики Ахард попал как единомышленник Франклина; оба они полагали, что металлы проводят тепло и электричество одинаково хорошо, что можно считать справедливым при достаточно грубом приближении.

А еще Вольта познакомился с директором венского госпиталя Кварином, учеником Галлера по имени Менкель, австрийским послом Ревинским; Платнером, сыном Закарии, последователя и реформатора теории Шталя; смотрителем дрезденского физического кабинета Титиусом. А в итоге пришлось писать писем больше, чем обычно, в Комо и Павию зачастили гости с севера, как ученые, так и празднопутешествующие сиятельства, светлости и даже высочества.

Весьма полезной для Вольты оказалась помощь Леске из Лейпцига. Он взялся пересылать в Италию журналы, труды академий, а заодно книги по японской флоре, «Элементарную физику» Экслебена, «Загадки естественной истории медицинских искусств».

С точки зрения научных контактов поездка была не так уж полезна, если не считать долгожданной встречи со старым другом геттингенцем Лихтенбергом. Почти ровесник Вольты, он как всегда вел себя чрезвычайно активно, что в конечном итоге не позволило ему дожить даже до смены столетий; 55 лет — вот какой срок оказался отпущен ему небесами. Кто б мог подумать, что столь рано сбежит он с «земного пира»?