Волшебный час

— Я размышляла о Сае. Помнишь, я говорила тебе, что он не выглядел обеспокоенным или огорченным, ничего такого. Но с другой стороны, он был какой-то сам не свой. — Она помолчала. — Я, правда, не очень свободно могу беседовать о сексе, но в последний раз, когда мы этим занимались… он будто бы где-то витал. То есть по части физиологической все было прекрасно, хотя само по себе это не имеет значения. Но все эти мужские устройства, как мне показалось, не были подсоединены к его мозгам. И дело не в том, что он эмоционально на мне сосредоточился. А он всегда старался настроиться на женщину, с которой занимается любовью, и максимально ее удовлетворить. И для него это оказывалось важнее, чем просто физиологический акт. А тут вдруг он делал все словно машинально. Вот у него выдалось незапланированное свободное время, потому что он поменял время вылета, он позвонил мне, и я пришла. Но когда я явилась, он выглядел как актер, который все по роли делает — ходит, разговаривает, — но сама роль его совершенно не трогает. Он делал то, что должен был делать, но его ум блуждал где-то в другом месте.

— До этого он никогда себя так не вел?

Она покачала головой.

— Нет. Но знаешь, ничего более конкретного я сказать тебе не могу. Просто я, как женщина или как бывшая жена, это почувствовала. Что он был будто бы не со мной.

— Я не хотел бы обижать тебя, но, может, он просто охладел к тебе?

— Нет, он бы меня тогда не позвал. Если он просто хотел бы трахнуться с кем-то, поразвлекаться, он бы пошел к Линдси, в ее трейлер. Или нашел бы кого-нибудь еще. Не забывай: Сай был неженатым, очень богатым, гетеросексуальным кинопродюсером. С незаурядным интеллектом и хорошей фигурой. Женщины считали его необыкновенно привлекательным. Но в тот день он выбрал меня.

— Но почему? Я не издеваюсь, я знаю, почему бы я выбрал тебя. А почему он выбрал?

— А это очень комфортно. Со мной он мог позволить себе быть самим собой. Ну, настолько самим собой, насколько Сай вообще был способен. Я не могу сказать, что он просто хотел со мной поразвлечься, потому что слишком серьезно себя воспринимал, чтобы расслабиться и подурачиться. Но иногда он любил со мной прогуляться, посмотреть на птиц, это ведь так отличалось от его обычной жизни. А еще он любил сидеть во дворике, пить минералку и сплетничать. И заниматься сексом тоже было очень приятно. — Я ждал, что она скажет, что это даже отдаленно не напоминает того, что я испытала с тобой, Стивен. Ах, Стивен, какое красивое имя. Она сказала: — Мы с Саем знали, как доставить друг другу удовольствие.

— Рад за вас.

«Ах ты шлюха», — подумал я и задохнулся от злости. Я зашел в кладовку и повязал галстук, один из тех, что подарил мне Истон как-то на Рождество, лет пять назад. Ясное дело, очень приличный галстук: в красно-голубые и бледно-желтые полоски.

По-моему, Бонни ничего не заметила.

— Я знаю, что тебе уже нужно идти, но задумайся на секунду. С твоей, профессиональной, точки зрения: может, кто-нибудь из тех, с кем ты беседовал, сказал что-нибудь такое, что подтвердило бы мои наблюдения? Может, в нем действительно произошла какая-то перемена?

Я присел на край кровати и начал застегивать пуговицы на воротнике. Она не бросилась помогать.

— Такое не просто заметить, — пояснил я. — У Сая ведь был талант — быть с людьми тем, кем они хотели его видеть. И не только с бабами в постели. С Микки он мог быть крутым, с кинокритиками вести себя как интеллектуал, с евреем-репортером — как кошерный колбасник. Как будто у него не было собственного характера. Ты ведь знаешь его лучше, чем кто бы то ни было. Который из них был настоящим Саем Спенсером?

— Сомневаюсь, что такой вообще существовал.

— Вот именно. Так что для меня это задачка почти невозможная: понять, что Сай не был самим собой, поскольку никто не знает, что такое «Сай Спенсер». Единственное, что все в один голос утверждают, что он всегда держал себя в руках, то есть не орал и не колошматил помощников и не плевался в актеров. И ничто в его поведении накануне убийства не изменилось. Он действовал как разумный, рациональный человек. Никаких неожиданных срывов, никаких приступов меланхолии.

— Значит, ты ничего такого не усматриваешь?

— Заткнись и дай мне договорить.

— Что это еще за «заткнись»? Что, нельзя сказать просто «помолчи, пожалуйста»?

— Пожалуйста, помолчи, твою мать.

— Уже лучше.

— Ну ладно. Так вот, две вещи меня поразили, но это такие мелочи, что они могут ничего не означать. Но уж коли у тебя есть интуиция бывшей жены, у меня есть интуиция копа.

— Какие мелочи?

Она заметила, что я опять рассматриваю внутреннюю поверхность ее бедер. Тугие, крепкие. Кожа светлее, чем на внешней стороне. Она откинулась назад, облокотившись на спинку кровати, вытянула ноги и накрыла ладонями таинственный регион к югу от причинного места и к северу от бедер.

— Ну давай же, — поторопила она меня. — Ты сказал, что тебя поразили две вещи. Говори, какие. Работай.