«Волкодавы» Берии в Чечне. Против Абвера и абреков

Вот уж кто из четверых захваченных фрицев не вызывал у меня ни малейшего сочувствия, так этот фельдфебель! Самый настоящий матерый фашист, как мне тогда казалось, и я был уверен, что он получил по заслугам! Не скрываю своих чувств перед Паулем, а тот сквозь слезы начинает меня убеждать в том, что Гюнтер был прекрасным товарищем, честным, смелым, благородным; рассказывает, как тот, рискуя собой, прикрывал их в бою под Чеберлоем.

— Ну да, — говорю я. — Так это он был тем пулеметчиком, что под Чеберлоем чуть половину нашего взвода не положил?! Меткий, гад! Если бы я его тогда поймал, сам бы лично пристрелил!

Пауль потрясенно замолкает, смотрит на меня полными слез глазами, видно, этот Гюнтер действительно был для него хорошим другом. Да уж, все мы прекрасные парни, только война нас плохими делает Думаю, сказать или нет рыдающему от горя немецкому мальчишке, что на самом деле его друг жив?! И что Чермоев просто хочет сломить его морально, поэтому сказал про расстрел Гюнтера.

Лучше промолчу, капитан и так постоянно ругает меня за излишне мягкое отношение к пленным, он говорит, что проклятые фрицы заслуживают только жестокого обращения, и ни к чему копаться в их душах.

— Ладно, хватит выть, — грубо говорю я Паулю. — А то я подумаю, что ты такой же неисправимый фашист, как и ваш Гюнтер.

Рассказывает рядовой Гроне:

— Во дворе крепости стоят две полуторки с крытыми кузовами, в которые рассаживаются человек пятнадцать бойцов НКВД, переодетых в потрепанную гражданскую одежду; их специально подобрали чернявых и смуглолицых, чтобы достовернее изобразить для немецкого экипажа абреков из банды Сахабова. Как я заметил, в составе гарнизона настоящих русских не более половины: остальные — представители различных народностей Кавказа, поэтому подобрать нужный внешний типаж массовки не было проблемой.

Выводят Ростоцкого и Димпера, оба на всякий случай крепко связаны; замечаю, что следы побоев на лице у бедного Кристиана, как и у меня самого, тщательно загримированы, ночью в темноте они совершенно не будут заметны, и летчики вряд ли о чем Догадаются.

Димпер пытается что-то крикнуть мне, но сопровождающий его майор Петров сердито замахивается кулаком, Крис вздрагивает и замолкает. Майор подсаживает его в кузов, садится рядом, продолжая грубо ругаться по-немецки и по-русски, а Крис, глядя на чекиста снизу вверх, только виновато кивает в ответ: заметно, что его здорово запугали. Думаю, что скорее всего именно Димпер первый сознался на допросе насчет даты и места, выбранного покойным оберштурмфюрером для приземления самолета. Но я не осуждаю его, все-таки Крис еще совсем мальчишка, даже младше меня, и к тому же наполовину русский, у него нет никакой идеологической мотивации молчать на допросах.

Ко мне подходит Чермоев, на нем вместо военной формы горская черкеска и бешмет, на поясе красуется громадный кинжал, и у меня мелькает мысль, что выглядит бравый капитан НКВД как самый настоящий кровожадный бандит.

Асланбек веревкой туго стягивает мне руки за спиной и шипит на ухо: «Заранее предупреждаю, если ты опять хотя бы попытаешься выкинуть один из твоих фокусов — прирежу, как барана». Он демонстративно достает из ножен свой устрашающих размеров кинжал и проводит холодным лезвием по моей щеке, я невольно дергаюсь, а стоящие рядом красноармейцы взрываются грубым хохотом.

«Вот сволочь, попался бы ты мне, когда я был с оружием в руках», — мысленно шлю проклятия Чермоеву, но покорно сажусь в машину рядом с ним.

Старая полуторка медленно ползет по грунтовой дороге в гору, на особо крутых подъемах красноармейцы соскакивают и помогают толкать машину сзади. Наконец прибываем на обширное горное плато, где уже расчищена посадочная площадка; Чермоев приказывает своим бойцам заготавливать дрова для костров, а меня под охраной Нестеренко оставляет пока под высокой чинарой на краю поляны.

Немилосердно печет солнце, в горле пересохло и хочется пить, слишком туго стянутые за спиной руки ломит от боли. Мне повезло, что хоть Серега немного сжалился надо мной: незаметно для Чермоева он ослабляет веревку и дает напиться из своей фляги.

Меня развязывают только тогда, когда красноармейцы зажигают сигнальные костры. Разминаю затекшие руки, Чермоев орет мне в ухо последние инструкции о том, как я должен себя вести и что говорить. Димпер и Ростоцкий тоже находятся под жестким контролем чекистов.

Огромный «Юнкере», вынырнув из ночной темноты, делает круг над площадкой и, включив фары у самой земли, совершает посадку. Со всех сторон, как муравьи, к нему устремляются переодетые в абреков красноармейцы; ничего не подозревающий пилот выходит из кабины и приветственно машет нам рукой: ведь он уверен, что их встречают союзники.