Волхв

— А от вас и не требовалось. — Снова скользящая улыбка. — Вообразите шахматиста, который не стремится победить, а лишь наблюдает за реакцией партнера на очередной ход.

— Что это за глупости насчет Лилии и Розы?

— Это не имена, а прозвища. В колоде таро есть карта под названием «волхв». Чародей, волшебник. Цветки лилии и розы — его постоянные атрибуты.

Мы миновали гостиницу и очутились на площадке с видом на новую гавань. Грозовые сполохи выхватывали из темноты наглухо задраенные фасады домов, в мертвенном свете казавшиеся картонными… и рассказ Джун похож был на вспышки молний: сцена то высвечивается до дна, то заволакивается мраком былых сомнений. Но буря приближалась, и сияние постепенно торжествовало над тьмой.

— Почему вы раньше Жюли сюда не брали?

— Ее личная жизнь оставляла… впрочем, она, наверно, рассказывала.

— Она-то в Кембридже училась?

— Да. Роман с Эндрю потерпел крах. Она никак не могла оправиться. И я подумала, что поездка сюда пойдет ей на пользу. А Мориса привлекали богатые возможности использования двойняшек. Это вторая причина.

— Мне так и полагалось в нее втюриться?

Замялась.

— На протяжении опыта никому, по существу, ничего не «полагается». Эмоции управляемы, но половое влечение к кому-то внушить человеку нельзя. Как нельзя и вытравить. — Уткнулась взглядом под ноги, в булыжную мостовую. — Влечение зарождается само по себе, Николас. Его не предусмотришь. Если хотите, белая мышь в чем-то равноправна с исследователем. От ее воли контур лабиринта зависит в не меньшей степени. Пусть ей самой это и невдомек, как вам было невдомек. — Помолчав, весело сообщила: — Открою еще секрет. Жюли не нравился наш воскресный план. С похищением. Честно говоря, мы вовсе не рассчитывали, что она его выполнит. Однако выполнила.

Я немедля припомнил, с каким жаром Жюли отказалась спускаться в то чертово подземное убежище, пока мы не перекусим, да и после еды кобенилась; а я почти насильно заставил ее спуститься.

— Если отвлечься от сценария — вы одобряете выбор сестры?

— Видели б вы предыдущего властелина ее девичьих грез. — И быстро добавила: — Нет, я пережала. Эндрю умный. Все понимает. Но он бисексуал, а все бисексуалы в любви испытывают непреодолимые трудности. Ей нужен человек, который бы… — Прикусила язычок. — Весь мой врачебный опыт подсказывает, что именно такого она в вашем лице и встретила.

Мы взбирались по бульварчику, ведущему к площадке, где расстреляли заложников.

— А россказни старика о прошлом — сплошной вымысел?

— Нет, сперва уж вы с нами поделитесь своими догадками и выводами.

— А сами-то вы знаете, как было взаправду?

Заколебалась.

— Мне кажется, в основном знаю. Знаю то, что Морис не счел нужным утаить.

Я указал на мемориальную доску, посвященную жертвам расстрела.

— А как насчет этой истории?

— Спросите у деревенских.

— Ясно, что он принимал участие в тогдашних событиях. Но вот какое участие?

Короткая пауза.

— У вас есть основания не верить его рассказу?

— Момент, когда на него низошла абсолютная свобода, описан убедительно. Но не слишком ли дорого встало откровение, восемьдесят человеческих жизней? И потом, вы говорили, он чуть не сызмальства терпеть не мог самоубийц, а одно с другим как-то не вяжется.

— Так, может, он совершил роковую ошибку, понял все превратно?

Я растерялся.

— Меня эта мысль посещала.

— А ему-то вы говорили?

— Говорил, но вскользь как-то.

Улыбнулась.

— Скорей всего, ошиблись вы, а не он. — Не дала мне ответить. — Когда я находилась… в вашем нынешнем положении, он раз целого вечера не пожалел, чтоб убить во мне веру в мой здравый смысл, в мои научные возможности, причем обставил все так, что возразить было нечего… и я наконец сломалась, только твердила как заведенная: лжешь, лжешь, я не такая. А потом смотрю — он смеется. И говорит: ну вот и ладненько.

— Хорошо б он еще во время своих садистских выкрутасов такую сладострастную морду не корчил.

— Да что вы, как раз эта манера и вызывает у испытуемого наибольшее доверие. Как сказал бы Морис, эффект нерукотворности. — Посмотрела на меня без иронии. — Ведь и эволюцией, существованием, историей мы зовем умыслы природы, человеку враждебные и, вне всякого сомнения, садистские.

— Когда он рассказывал о метатеатре, мне приходило в голову нечто подобное.

— В его курсе лекций была одна особенно популярная — об искусстве как санкционированной галлюцинации. — Гримаска. — При подборе испытуемых каждый раз боишься нарваться на кого-нибудь, кто читал его статьи на эту тему. И французов с высшим гуманитарным образованием мы поэтому за километр обходим.

— Морис — француз?

— Грек. Но родился в Александрии. Воспитывался большей частью во Франции. Отец его был очень богат. Настоящий космополит. Если я правильно поняла. Кажется, Морис взбунтовался против судьбы, какую отец ему уготовил. И в Англию, по собственным словам, поехал, чтоб спрятаться от родителей. Они запрещали ему поступать на медицинский.

— Вижу, он для вас — недосягаемый идеал.

Не замедляя шага, кивнула и тихо проговорила:

— По-моему, он величайший в мире наставник. Да что там «по-моему». Так оно и есть.