Волк в ее голове. Книга II

— Господь милостив к кающимся, Диана, — тяжело, словно бы через силу говорит отец Николай, — но не… не к гордецам. К каю…

— Да? — Диана головой бьёт его в лицо. — Так ПОКАЙСЯ!

Я цепенею от ужаса. Отец Николай с дребезгом падает на спину, на церковную посуду.

— Покайся, сука двуличная! — повторяет Диана глухим, страшным голосом и ногами вламывает ему по рёбрам, по глазам, по рту. Тени мечутся по её лицу. — Покайся, чего же ты?

Очки отца Николая лопаются, врезаются осколками в кожу. Благообразные черты сминаются под ударами и превращаются в комок багровой бумаги. От неожиданности и страха я не могу пошевелиться — только немым истуканом наблюдаю за этим кошмаром.

Вы слышали о лимнологической катастрофе? Всё просто: тихое и спокойное на вид озеро собирает внутри себя углекислый газ. Он копится на дне, медленно-медленно, долго-долго, по молекуле, по атому, — а потом вырывается на поверхность облаком без кислорода. Облаком смерти, которое душит всё в округе. По идее, так может произойти с любым озером. «Бум!» — и люди откинули копыта.

Легко ли остановить беду? Легко, если знающий человек заглянет на дно. Но кто туда смотрит? Обычное дно. Обычная лужа. Тьфу, да и только.

— Чё ты делаешь? — доносится чей-то крик. — Прекрати!

Голос срывается, я кашляю.

Это я кричал?

— Её кх… — Отец Николай захлёбывается не то словами, не то кровью, и, будто испуганный малыш, прикрывает голову руками. Диана ударяет ещё сильнее — так, что тяжёлый крест взлетает, дёргается на цепочке и с силой хлопает по рясе.

— Прекрати! — ору я Диане.

От ужаса у меня кровь приливает к затылку. Сердце лупит в рёбра, и ноги тяжелеют, слабеют, плывут — кажется, я иду сквозь воду.

Господи, да я живу сквозь воду.

Шаг.

Второй.

НЕ УСПЕВАЮ.

— Покайся! — Диана промахивается и едва не падает. Это разъяряет её ещё сильнее.

— ДИАНА! ПРЕКРАТИ!

— Ог… она боялась… — натужно, через боль давит слова отец Николай, но ему отчаянно не хватает воздуха, — кх… преследовали… ктхм…

— Покайся! — Диана не обращает внимания и бьёт вновь, яростнее, злее, и что-то страшно хрустит у него в горле. — Покайся, сука двуличная!

Я дотягиваюсь до Дианы и с невероятным трудом тащу в сторону. Она визжит «ПОКАЙСЯ», но отец Николай уже не двигается, и меня придавливает страхом: словно огромная жаба наваливается на затылок и прижимает к земле.

— Не подходи! — кричу я Диане и отталкиваю, когда она приближается снова, мигая безумными углями глаз. — НЕ ПОДХОДИ!

Мой голос даёт петуха.

Диана пятится, спотыкается и с грохотом падает на пол.

По телу отца Николая пробегает судорога, из разбитых губ с пеной вырывается влажный хрип:

— О-она-а…

Светло-карие глаза отца Николая едва не закатываются, но он не даёт себе потерять сознание. Взгляд на миг фокусируется, мечется по сторонам и останавливается на мне.

— Б-боялась… она…

Глаза закатываются вновь. Слабо подрагивает борода, которая слиплась комьями от крови. По изуродованному лицу, изуродованному страшно, как если бы его жалили десятки пчёл, скользят багровые тени. Гудит ветер за окном.

— Тв-воего отца-а-а…

Голос переходит в хрип, в сипение, глаза вздрагивают ещё раз и уже не двигаются. Из недр маски, кровоточащей, одутловатой, с синюшными и чёрными переливами, смотрят белые бельма.

Я машинально отступаю, едва не спотыкаюсь и с трудом ловлю ускользающую стену.

Пол наклоняется, ведёт в сторону, подкашивает, опрокидывает.

Закат. Тело. Снова закат.

Кровь.

Солнце.

Будто чудовищная сила закручивает меня в гигантском красном колесе.

Конец Книги II.