Волк в ее голове. Книга I

В голове неприятно вспыхивает картинка: Вероника Игоревна после ссоры с батей, у нас дома. Она только вышла из комнаты «родителей», и сквозь застекленную дверь протекает голубоватый свет телевизора. Лицо Вероники Игоревны отвернуто от меня, из прически выбились рыжие пряди и скрыли чёрные глаза. Я только и вижу, что линию подбородка и губы, которые сжимаются в ниточку. Ворот белой рубашки расстегнут — сколько помню, Вероника Игоревна всегда щеголяет в этих мятых белых рубашках, — рукава неаккуратно, по-мужски, закатаны до локтей и приоткрывают созвездия родинок. Я смотрю на Веронику Игоревну и чувствую себя до предела неловко, будто подглядывал в замочную скважину, и меня застали с поличным.

— Ну-у, что?.. Мой батя сказал, что я тупой, потому что ему позвонила Влада Валерьевна и нажаловалась, что в сочинении я ни одного раза из тринадцати не смог написать одинаково фамилию этого г-городничего. А твоя мама стала меня защищать. А потом… потом мой батя предложил ей ещё раз уйти жить в пустынь и никому ничего не объяснять, а твоя мама начала бить посуду.

— Опять? — Диана корчит изможденную рожицу. — У нас тарелок скоро не останется.

— Батя ей то же самое сказал. И твоя мама ушла куда-то, а мой батя заперся в комнате с бутылкой «На березовых бруньках» и альбомом «Машины времени».

— Похоже, я вовремя свалила.

Диана смешно растопыривает руки, но мордашка ее грустнеет.

Да, с предками дело не задалось, иначе не скажешь. Не то чтобы наша семья совсем пропащая, — например, Диана придумала трехминутки нежности, когда кто-то один орал благим матом «трехминутка», а остальные (в идеале) бежали друг к другу и обнимались. Как мама Дианы и мой батя съехались? О, это отдельная песня, достойная современного трабаду… трубуду… а, неважно.

Тем временем Диана вытаскивает из рюкзака-осьминожки «Полароид» и — Пшик! — делает снимок. Я щурюсь от вспышки, в морозный воздух вылезает квадрат фотобумаги. Диана трясёт им, пока на сером фоне не проступает физиономия под углом градусов в шестьдесят. Краснощекий мальчик с мятно-зелеными (формулировка мамы Дианы) глазами и бычьей (формулировка Дианы) шеей.

Бу-э.

— Хроника пикирующего бомбардировщика начата, — невесело заявляет Диана и передаёт мне «Полароид».

Я осматриваю желто-чёрный, как шашечки такси, фотоаппарат и боязливо — вдруг что — касаюсь варежкой красной кнопки. Диана поправляет светло-ржавые пряди, которыми ветер укрывает ее лицо, и встаёт на цыпочки. Словно что-то рассматривает. Я оглядываюсь — над нами призрачным флагом колышется северное сияние. Какое-то давящее, тревожное чувство появляется в груди, и мой указательный палец рефлекторно вдавливает красную кнопку в корпус «Полароида».

Вспышка!

Каменный лабиринт полыхает белым, Диана падает, как подкошенная, и новый квадратик бумаги неторопливо выползает из фотоаппарата. Тени мечутся по снегу, рыжие волосы мечутся по снегу, Диана дергает ногами и руками — изображает, будто от съемки у нее кишки вывалились наружу.

— Очень натуралистично, — с ноткой сарказма хвалю я.

Холод пробирает меня волнами озноба, так что я подхожу к бочке, в круг резиновой вони и бронзового света. Лицо обдает горячим воздухом, пальцы отмерзают и покалывают.

Минуты через две Диана успокаивается, садится в снегу по-турецки и зарывается в голову рюкзака-осьминога.

— Ты че там копаешься, как енот? — спрашиваю я и варежкой поправляю шапку.

— Ты знаешь.

Диана вытаскивает что-то блестящее, демонстрирует мне и показывает на фотоаппарат.

Живот скручивает.

К несчастью, знаю.

«Полароид» ныряет в пасть осьминога, фотография переходит в руку Диане.

— Готов? — она отряхивается и подходит к бочке, снимает варежки. Черные глазища упорно высматривают что-то за моей спиной, в зеленовато-фиолетовом полумраке.

Легкий укол страха холодит солнечное сплетение, но я киваю. Пламя отражается в игле для инсулинового шприца. Диана медлит секунду и резко протыкает кожу на мизинце. Я чувствую, как напрягаюсь, лицо Дианы и вовсе говорит без слов «блевать». Через секунду она собирается с силами и мажет кровью фотографию. Шприц будто гигантское, раскаленное жало переходит ко мне.

Ох-х. Я неуверенно стаскиваю варежку, и пальцы мигом немеют на ледяном ветру. Живот скручивает от страха.

Чересчур сильный удар воткнет иглу в кость. Слабый — не пробьет и кожи. И вообще я избегаю колюще-режущие предметы.

— Чел, если боишься, ты всегда можешь бросить нашу говназию и стать… Пост-панк-прогрессив-металлистом! Там много ума не надо.

Чтобы вы понимали, у Дианы под паркой спрятался пунцовый кардиган с «Фекальным вопросом». А дома электрогитара с логотипом «Фекального вопроса» (угадаете с трех раз, каким?) и плакаты всех его альбомов. Это не говоря о значках, которые пришпилены на рюкзак-осьминожку, на бок рогатой шапки и черт знает куда еще.

Угу, а насчет «говназии»: во втором классе у меня выявили дисграфию. Нарушение письма. Не волнуйтесь, это не детский церебральный паралич и не синдром Дауна. У кучи знаменитых людей дисграфия, и она не мешает, если не нужно много писать. Ох, ну да, если ты не в общеобразовательной гимназии.