Волгины

— Это бывает. В семье не без урода, — спокойно заметил Дудников и более настойчиво посоветовал: — Ты пропиши братьям, говорю тебе. Хочешь, от всего взвода напишем: так, мол, и так — наши бойцы вместе с вашим братом Миколой здорово обижаются на вас, дорогие братья, за то, что в колхозе стали плохо работать из-за несоглашения в личном хозяйстве. Так им и пропишем. И политрук наш подпишется… Согласен?

— Согласен. Всем взводом — это можно, — сразу повеселел Микола и, придвинувшись к товарищу, сияя карими глазами, добавил шепотом: — Надо братов призвать к совести — это правильно. Хорошо ты придумал, Иван… Пойду-ка я на двор, покурю…

Микола встал, натянул на босые ноги сапоги, вышел из казармы.

Дудников лежал несколько минут с открытыми глазами, думал: «Экий человек этот Микола. Вбил себе в голову заботу и мается. И в армии колхозные дела не дают ему покоя».

В его воображении снова поплыли обрывки веселой кинокомедии, широкая Волга, потом родной хутор, старая горбатая верба над Доном, стоящие у причала каюки. Ему даже почуялся запах смолы и прибрежного чакана.

Потом закружились в голове привычные солдатские мысли. «Надо завтра сапоги починить, новые портянки у старшины выпросить», — мелькнуло в полусонном мозгу.

Когда Микола вернулся со двора, Дудников уже спал, безмятежно похрапывая.

В подразделении лейтенанта Густава Рорбаха, входящем в танковую группу генерала Гудериана и расположенном против участка, занимаемого заставой лейтенанта Чугунова, как и во всех немецких войсковых частях в тот вечер, солдатам и нижним офицерским чинам было приказано не раздеваться.

После ужина танковые экипажи должны были находиться недалеко от своих машин в тщательно замаскированных, сплетенных из древесных ветвей укрытиях. Странное зрелище представляли собой в этот тихий вечерний час лесные опушки, шоссе и проселочные дороги по ту сторону границы. На расстоянии четырех-пяти километров от нее внимательный глаз заметил бы нескончаемые скопления танков, самоходных орудий, бронетранспортеров и бронированных автомобилей.

Вокруг танков раздавались приглушенные переклики часовых, кое-где слышалось позвякивание ключей о гайки моторов, в воздухе стоял еще не рассеявшийся нефтяной чад.

Здесь были новые, поблескивающие свежей краской, еще не участвовавшие в боях танки, недавно сошедшие с конвейеров, и потускневшие засаленные машины, на гусеницах которых еще недавно лежала белесая пыль дорог Бельгии, Франции, Югославии. Среди экипажей были и уже испытанные солдаты с многочисленными нашивками и бронзовыми значками на груди, и тонкошеие парни, недавно выпущенные из военных училищ, с еще не успевшими загореть лицами и еле пробивающимся пушком над верхней губой.

Генрих Клозе, унтер-офицер, командир танка под № 316, участник прорыва на Маасе в мае сорокового года, низкорослый, плотный, круглолицый баварец, с глубоким шрамом на щеке, оттягивающим книзу багровое вывернутое веко, стоял у своей машины, говорил водителю Карлу Вундерлиху:

— Карл, что ты скажешь обо всем этом?

Карл, еще не успевший засалить новенького комбинезона, стройный, худой юноша, ответил:

— Кажется, нам предстоит веселая прогулка.

— Молодчина, Карл… Ты уже начинаешь кое-что понимать. — Клозе приглушил голос до шепота. — Тебя еще не было с нами, когда в апреле прошлого года мы стояли на Рейне. Вечером мы ничего не знали, а в девять утра наши танки были уже далеко за Роттердамом. Ловко у нас это получилось. — Клозе хихикнул. — Дурак Шульц из пятой роты говорит: «Нас поставили сюда на всякий случай, и мы простоим тут год, а то и два без дела». А я, брат, нюхом чую, куда мы отправимся.

— Куда, Генрих? — шепотом опросил Карл.

Клозе вытянул палец и, блеснув изуродованным глазом, многозначительно произнес:

— Москау!

Они помолчали.

— Ты уверен, что мы пойдем на Москву, Генрих? — пугливо прошептал Карл.

— Уверен… Слава богу, я не впервые занимаюсь этим делом. Уж и нагуляемся мы, Карл!

— Но ведь у нас с Россией договор…

— Чепуха!.. Ты, Карл, еще плохо разбираешься в политике… Фюрер знает, что делает…

Они ушли в землянку, а возле танков продолжал бесшумно расхаживать часовой, изредка тихо, окликая проходивших мимо солдат и офицеров.

В два часа пополуночи по всему фронту запели зуммеры телефонов, зашмыгали тени, послышались приглушенные голоса, отдающие приказания:

— Fierte Companie, marsch!

— Zweite Companie, links!

— Halt[2] — то и дело разносилось по лесу.

Глухое звяканье оружия и амуниции покрывало эти голоса. У лесных укрытий выстраивались ряды солдат. Ровно через пять минут экипажи стояли у своих танков. Лейтенант Рорбах объявил приказ Гитлера. Это был необычайный приказ — всего-навсего небольшая фотография фюрера в щеголеватой военной форме с железным крестом на левой стороне темного кителя. Рорбах был предупрежден заранее и уже знал, что это значит. Прошло еще полчаса, и солдаты бросились к машинам. Заревели моторы, застонала земля. Залезая в танк, Генрих Клозе поучал молодого, еще не опытного Карла: