Волгины

Кето задумалась, что бы написать еще Тане такое легкое и веселое, подобно той новогодней ночи, и, почувствовав себя прежней беззаботной девочкой, ровесницей золовки, приписала:

«Теперь, моя дорогая сестрица, встретимся не раньше будущего Нового года. К тому времени, надеюсь, многое из твоей мечты (помнишь наш ночной разговор?) сбудется, и мы поднимем тост за найденное тобой счастье…»

Кето запечатала письма, написала адреса и долго сидела за столом, подперев руками голову.

Завтрашний день! Праздник рождения сына! Думала ли она год назад об этом? Теперь она мать, и долгий, трудный путь лежал перед ней… Что-то будет завтра? Что будет через год, через пять, десять лет? Каким будет ее сын — тихим, умным мальчиком с ясными кроткими глазами или дерзким, полным кипучей энергии и веселого озорства? Каким бы она захотела его видеть? Оба образа казались ей одинаково милыми, и она не могла предпочесть один другому.

Кето почувствовала усталость, легла на диван.

Сначала мутная пелена опустилась на нее, и Кето потонула в ней, как в вате, потом возникло каменистое шоссе, на которое она привыкла смотреть по вечерам в ожидании мужа, синий зубчатый бор и над ним кайма дрожащего теплого воздуха.

Шоссе двигалось навстречу Кето и так близко к глазам, что каждый свинцово-серый глянцевитый булыжник был виден. Пустынность шоссе становилась все отчетливее и неприютнее.

Кето не заметила, как уснула…

Ей приснилось что-то неясное, беспокойное, чего не могла потом сразу вспомнить.

Какие-то лица непрестанно двоились перед ней… Незнакомый мужчина, замышлявший против нее что-то недоброе, преследовал ее все время, а она убегала от него, старалась спрятаться… Потом широкая мутная река, по которой надо было плыть пароходом, текла перед ней, и Кето никак не могла попасть на этот пароход: то не все вещи были собраны, то она сама мешкала на берегу, и все тот же мужчина, вселявший в нее непонятный ужас, вставал на ее пути, мешал ей уехать, и она странно тосковала и мучилась во сне…

Она проснулась с безотчетно тревожным чувством.

Из столовой доносились приглушенные голоса, сдержанный смех Стаси. Кето встала с дивана, заглянула в кроватку. Леша спокойно спал. Сквозь щелку прикрытой ставни пробивался солнечный луч. На полу светилась круглая точка — маленькое комнатное солнце, распространяющее серебристое сияние…

Кето вышла в столовую. Ксения и Стася, сидя на полу, выкладывали из корзин свертки и бутылки. Лица их раскраснелись от возбуждения.

— Ну, что вы тут купили? — прислушиваясь к своему голосу, все еще чувствуя неприятную тяжесть в груди, спросила Кето.

— Пани Катерина, вы посмотрите, все ли? — встав на колени перед корзиной и весело глядя на хозяйку, сказала Стася.

— Хорошо… я посмотрю… Думаю, что все… — рассеянно проговорила Кето.

Она подошла к окну, движимая желанием посмотреть на шоссе. Ей очень хотелось, чтобы Алексей сейчас же приехал домой. Веселые краски угасающего дня поразили ее своей необычной чистотой.

Тишина властвовала над городской окраиной: над старыми обветшалыми домиками, над железной дорогой, по которой шел товарный поезд, над полем, надвое перерезанным шоссе.

Шоссе отсвечивало под лучами солнца матовыми отблесками, было пустынным, и эта пустынность как бы подчеркивала глубокую, словно поднимавшуюся от земли до неба тишину.

Кето вернулась к Стасе и Ксении, и они, болтая и смеясь, принялись раскладывать покупки.

11

Солнце заходило за темный лес. Золотистая пыль дрожала в неподвижном воздухе. Сонная, зеленая, местами коричневая вода реки стояла между мохнатых болотистых берегов, как загустевшее масло.

Мошкара с чуть слышным гудением вихрилась в воздухе над большим мостом. Краны безмолвствовали, подняв стальные хоботы, лебедки не скрипели, и лишь на мосту слышались торопливые, постепенно затихающие удары молотков.

В половине десятого лучший костыльщик из бригады Шматкова завинтил на мосту последний болт. Алексей Волгин, Самсонов, Спирин и с ними целая группа прорабов и бригадиров столпились на мосту.

Шматков, с лицом, измазанным ржавчиной и мазутом, подошел к Алексею.

— Мост готов, товарищ начальник! Можно ездить… — бойко отрапортовал он. — Опоздал всего на полтора часа.

Глаза его были воспалены. Похудевшее с вздернутым носом лицо светилось застенчивой гордостью.

Алексей поздравил рабочих с окончанием работ. Секретарь парткома Голохвостов вручил Шматкову знамя передовой дистанции, уступившей теперь первенство строителям моста. Два корреспондента — один из центральной, другой из областной газеты — при свете электроламп защелкали фотоаппаратами. Шматков держался смущенно, терпеливо снимался в одиночку и со всей бригадой — и все время улыбался.

Потом Алексей сел на паровоз, приказал машинисту трогать. Паровоз медленно, по-черепашьи, полз по мосту. Скрипели еще не улегшиеся как следует мостовые брусья. Стоя на подножке, согнув туловище, Алексей смотрел под колеса, следил, как вздрагивают на стыках концы рельсов.