Волгины

— Слушай, Таня! — снова упрямо заговорил Юрий. — Это можно поправить. Я пойду в военкомат… в комсомольскую организацию института… И тебя не пошлют на фронт. Ты останешься в Ростове и будешь работать в госпитале…

Таня молчала. Юрий продолжал упрашивать. Вдруг она порывисто встала со скамьи.

— Если ты пойдешь в военкомат и будешь просить за меня, я возненавижу тебя! Слышишь? — Голос Тани испугал Юрия. — Довольно!

Она пошла быстро, и Юрий едва поспевал за ней. Он окликал ее, просил остановиться — она даже не обернулась.

Через две недели, простившись с родными и со всеми институтскими товарищами, Таня вместе с наскоро обученной командой медицинских сестер уехала на фронт.

Юрий не провожал ее: в этот день он был далеко от города, в служебной командировке, на одной из линейных станций.

5

Павел Волгин проснулся от хлопотливого воробьиного чириканья. Окна директорского дома были открыты всю ночь, и свежий, насыщенный запахами садов и близкого пшеничного поля холодок вливался в комнаты.

Солнце еще не всходило, и только сад за окном и все небо над ним пламенели… Воробьи шумели все неистовей. Где-то на совхозном выгоне мычали коровы, слышались отчетливые в тишине утра крики погонщиков, где-то оглушительно стрелял выхлопами трактор, поскрипывали колеса возов.

Трудовой день в совхозе начинался с первыми проблесками зари, а в последнее время жизнь на полях не прекращалась и ночью. Начиналась уборка еще не виданного в этих краях урожая.

Позевывая, Павел почти бессознательно нащупал на стуле коробку с папиросами, чиркнул спичкой, закурил.

Хозяйственные мысли уже толпились в его мозгу:

«Сегодня пойдут комбайны, и все будет хорошо… Но что же случилось?.. Ах, да… война! И все теперь не так, как было раньше, и много всяких новых треволнений и хлопот… Вот и людей, нужных дозарезу, забирают… Лучших мастеров уборки… И кем их заменишь?»

В комнате становилось все светлее. Глазам открывалась привычная обстановка: этажерка с книгами, кожаный диван, письменный столик, за которым он работал только в зимние вечера, телефон на стене. На полу детский велосипед, конь с обломанными колесиками и выщипанным хвостом, разбросанные железки «конструктора»: это вчера орудовал здесь, свинчивал игрушечный самолет шестилетний сын Боря.

Павел ходил по кабинету на цыпочках, чтобы не разбудить жену, которая спала с двумя детьми, Борей и восьмилетней Люсей, в соседней комнате.

Но Евфросинья Семеновна все же проснулась, спросила сонным голосом:

— Ты уже встал, Павлуша? Куда так рано? Позавтракал бы…

Павел на носках шагнул в спальню жены. На него пахнуло теплым запахом детской.

— Нынче главный массив начнем… пшеницу, — наклонясь к жене, прошептал Павел. Комбайны пойдут… Кирюшка с тачанкой должен сейчас подъехать.

— Молока хоть выпей. Там, в поставчике, — тихо сказала жена.

— Ладно, Фрося, в поле позавтракаю.

— Опять в поле… И обедать не придешь… Когда это кончится?.. — недовольно проворчала жена.

На Павла строго смотрели черные, подернутые сонливой дымкой глаза; миловидное чернобровое лицо теплилось слабым румянцем; тугая длинная, толщиной в руку, темная коса змеей сползала по голому смуглому плечу.

Такая же, темноволосая кудрявая детская голова торчала рядом из-под одеяла. Боря сладко спал, по-детски беспомощно полуоткрыв рот.

Павлу захотелось погладить его по голове; Фрося озабоченно смотрела на мужа.

«Как будто все попрежнему… Фрося, дети… И в то же время все не так… И в глазах ее что-то другое… Сердится за что-то?..»— подумал Павел.

Он не отличался нежностью, редко и скупо ласкал жену, а сейчас ему захотелось сказать ей что-нибудь вроде: «Не беспокойся, все обойдется» или даже прикоснуться неловкими губами к ее полной загорелой щеке, но тут же, подчиняясь своей натуре, подумал, что все это пустяки, и, буркнув, что вряд ли вернется к обеду, вышел из спальни.

Под окном раздался звонкий перестук колес тачанки, фырканье лошадей. Подъехал Кирюшка, совхозный кучер. У Павла была легковая машина, но он пользовался ею только для дальних поездок, а на ближайшие участки всегда выезжал на паре сытых гнедых рысаков.

Павел был насквозь степным человеком, хотя детские годы провел в городе. Так неожиданно для Прохора Матвеевича Волгина сложилась судьба старшего сына. После окончания сельскохозяйственного института Павла направили на работу в район, и с этого времени он уже не выезжал оттуда, занимая ответственные посты от районного агронома и заведующего земельным отделом до директора крупного зернового совхоза.

Он и женился здесь, взяв в жены дочь станичного казака Фросю, служившую до этого в финансовом отделе счетоводом.

За пятнадцать лет работы в донских и кубанских степях он закряжистел, огрубел; речь его изобиловала смешанными доно-кубанскими оборотами и словечками. И одевался он так, как одевались все руководители района, — носил узкие мягкие сапоги, широченные галифе и серебристую кубанку с малиновым верхом.

Тачанка катила по пыльной, мягкой, как бархат, дороге. По сторонам стеной стояла, клоня грузный колос, вызревшая пшеница-гарновка.