Волгины

— Забыл, о чем тебе гвардии подполковник, наш ридный батько, говорил? Ну, то-то… Гвардии ефрейтор, чтоб я больше не слыхал таких разговоров. Ясно?

— Ну, годи, годи, — забормотал Микола Хижняк. — И пошутковать нельзя.

Как и все бойцы батальона, Иван и Микола еще с полночи узнали, что гитлеровцы утром начнут наступление, что бронебойщикам предстоит большая работа. Поэтому они, выслушав пришедшего к ним с таким сообщением Гомонова, затем Арзуманяна, тотчас же условились по очереди отоспаться. Теперь они чувствовали себя так, как обычно чувствуют по утрам крепкие, здоровые люди — свежо и бодро.

Дудников встал у ружья. Румяный свет зари скользнул через смотровую амбразуру, тускло вспыхнул на гвардейском значке Ивана. Микола сидел у его ног, обтирал тряпочкой тяжелые, как свинчатки, бронебойные патроны. Все было готово к отражению танков.

Зябко поеживаясь от утреннего озноба, Иван смотрел на всегда пустынную дорогу, на ориентир номер два — на мельницу. От нее и правее, до чуть приметной, остриженной пулеметными огневыми ножницами ракитки, он всегда вел наблюдение. Это был его участок. Дорога лежала в центре наблюдаемой полосы. Она тянулась через чуть углубленное ничейное пространство и впивалась в неприятельский рубеж, как стрела. По дороге давно не ездили. Она густо поросла пыреем и белой кашкой. Если бы не черневшие по обеим ее сторонам воронки и не разбросанные саперами спирали колючей проволоки, она выглядела бы совсем мирно и безобидно.

Вид же мельницы всегда наводил Дудникова на хозяйственное, немного грустное раздумье. «Молола людям зерно сколько лет, и крылья вертелись, а теперь стоит, как сирота, и живого на ней места от пуль не осталось».

Но мельница все еще держалась крепко. Ее, казалось, щадили, не трогали снарядами ни немцы, ни русские.

Теперь взгляд Дудникова тянулся к мельнице совсем по-иному. И мельница и дорога таили за собой опасность. Бронебойщикам казалось: мельница вот-вот сдвинется с места и из-за нее полыхнет огонь…

Когда началась вражеская артподготовка, Иван Дудников и Микола, спрятав ружье в окоп, сидели в укрытии и курили. Окоп и землянка наполнились пылью, дышать стало трудно. С потолка сыпалась земля.

— Ничего, ничего! — хрипло успокаивал Дудников. — Ничего!

Когда огневой вал как будто притих, Дудников и Микола кинулись к смотровому окошку. Но тут же снова, хотя и ненадолго, должны были глубоко опуститься в окоп. Прорвавшиеся сквозь рой советских истребителей одиночные «юнкерсы» высыпали на рубежи, как из мешка, сотни кассет с мелкими осколочными бомбами и штук двадцать полутонных фугасок. Но миновало и это. Гитлеровцы хотели смешать советские оборонительные рубежи с землей, но «обработка» с воздуха так же не удалась им, как и массированный огонь артподготовки.

— Ничего, ничего! Ничего! — все время повторял Дудников, отплевываясь и чихая от пыли. — Ну как, ефрейтор? Голова не болит? — шутливо спросил он Миколу, воспользовавшись минутной передышкой.

Челюсть Миколы заметно дрожала, во он нашел в себе силы ухмыльнуться:

— Мабуть, бачишь… Чи не пора, Иване, до ружья, а?

Артиллерийский огонь сменился минометным.

— Сейчас повалят танки! Готовься, Микола! — скомандовал Дудников.

Он поглубже надвинул на голову каску, поправил под подбородком ремешок и, поплевав зачем-то в ладони, приложился к ружью. Лицо его стало сосредоточенно-серьезным, стиснутые губы словно выцвели от напряжения.

Огромные танки, каких Дудников и Микола еще никогда не видели, высунулись из-за вражеского рубежа, как стальные горы, и, наполняя воздух гулким рычанием, минуя мельницу, покатились чуть под уклон, на позиции капитана Гармаша. Их атаку прикрывали вышедшие на гребень холма и поминутно переползавшие с места на место самоходные орудия «Фердинанд» и сильный навесный минометный огонь.

И хотя над головой теперь трещало и выло, Дудников не обращал на это внимания. Его глаза были устремлены только вперед. Вот он на долю секунды обернулся к Миколе, криво ощерив рот, крикнул:

— Теперь только успевай подавать обоймы! Не забудь, что говорили на слете!

Микола кивнул. Прошло то время, когда он бледнел и вздрагивал при одном звуке танкового мотора. Гвардейский значок как бы оберегал его от прежней подавленности при виде наступающих танков. Ой глянул в амбразуру и стиснул зубы…

Первая цепь танков, как уже заметил с командного пункта Алексей Волгин, была встречена дружным, неожиданным для врага, точно рассчитанным огнем противотанковых истребительных пушек различных калибров.

Головной танк был расстрелян младшим сержантом Квасовым в трехстах метрах от советского рубежа до того, как Иван Дудников успел сделать первый выстрел из своего ружья.

Противотанковые пушки грохотали слева и справа. Их лязгающий, сверлящий гром оглушал до отупения, но для слуха советского пехотинца, следящего за приближением неприятельских танков, это был самый утешительный звук.