Волгины

Узкий проселок, выбравшись из леска, потянулся между заметно запущенных, непрополотых полей. Сразу чувствовался недостаток рабочих рук. Но рожь поднималась, бушевала вовсю. И когда только успели ее посеять! Ведь тут в марте еще кипели бои. Сочные, сизо-зеленые стебли, готовившиеся выкинуть колос, с шелестом цеплялись за дверку машины, обрызгивая лицо Алексея душистой влагой. Роса сверкала на ржи, на малиновых сережках степного горошка, на мохнатых листьях медвежьего ушка и подорожника, росших по обочинам: дороги. А небо, еще не замутненное летней пылью, сияло такой голубизной, что при взгляде на него на душе становилось празднично.

— Какой славный день! — проговорил капитан Глагольев и вздохнул.

— Да, денек чудесный, — согласился важный и молчаливый майор Птахин.

Алексей молчал, углубленный в какие-то свои думы.

— Как бы хотелось ехать сейчас не на слет истребителей танков, а на какой-нибудь съезд передовиков производства, — меланхолически заметил Глагольев, любивший поговорить на отвлеченные темы. — Все эти артиллеристы и бронебойщики — трудовой народ, колхозники, рабочие — вынуждены по милости кучки мерзавцев, навязавшей нам войну, заниматься делами, противными человеческой природе.

— А чего же вы хотели? — хмуро покосился Птахин на Глагольева. — Чтобы армия пахала и сеяла, когда перед ней враг? Сейчас ее задача — поскорее разгромить Гитлера. Добиться, чтобы все эти истребители, колхозники и рабочие, вновь стали заседать не на таких вот слетах, а в правлениях колхозов, на производственных совещаниях, поскорее бы встали у станков и сели на тракторы.

— Я и хотел это сказать, — задумчиво согласился Глагольев.

Машина мягко катила по сухой, укатанной дороге. Запах ржи и цветов скопился в кабине, тяжелые стебли хлестали по крыльям «эмки». Солнце дрожало на ветровом стекле, как кусок расплавленного серебра.

— Какая благодать! — все время повторял Глагольев. — В такие дни я выводил школу на прополку. Сколько шуму и радости было! Рассыплются дети по хлебу, как тюльпаны… Смех, детские голоса, поле пестрит, ходишь среди ребят — и сам становишься как они, честное слово…

— Вы сегодня в ударе, капитан, — усмехнулся Птахин. — Послушаешь вас — и воевать не захочешь.

— Что вы, что вы? — смущенно пробормотал Глагольев и долго молчал, покачиваясь на сиденье, круто сдвинув беловатые, выцветшие брови.

Словно раздраженный рассуждениями Глагольева, майор Птахин наседал на него все крепче:

— Не о тюльпанах надо сейчас вспоминать, капитан, а говорить о том, как бы беспощаднее и вернее бить врага. Вредные эти разговоры, капитан, прямо скажу — вредные…

Как бы в подтверждение этих слов внезапно позади «эмки» послышался нарастающий вихревой шум, злое жужжание мотора. Огромная, быстро несущаяся тень, похожая на тень громадной птицы, легла на дорогу. Опытный сержант-шофер резко, почти инстинктивно, затормозил. Капитана Глагольева и майора Птахина подкинуло на сиденьи, оба они ударились грудью о переднюю спинку. И в ту же секунду где-то вверху прогремела густая очередь пулемета.

Впереди машины, шагов за двадцать, полегла рожь и схватилось облачко пыли. Лицо шофера мгновенно окаменело, руки, державшие баранку руля, напряглись, как пружины.

— Мессершмитт, — сказал он. — Вот гад!

Все это произошло так быстро, что никто даже не успел осознать опасности.

— Вот вам прибавление к вашему рассказу о детях, — с горечью сказал Алексей Глагольеву и кинул шоферу: — Прибавьте газу, Якушкин. Да посмотрите: не возвращается ли он, чтобы сделать новый заход.

Машина помчалась. Шофер, приоткрыв дверку, крутя баранку, бросал взгляды назад, на небо.

— Это охотник, товарищ гвардии подполковник! — теперь уже весело кричал он. — Они тут парами и в одиночку шныряют. Опять начинают хамить. Целыми стаями стали на Курск налетать. Так и знайте: опять какую-то гадость замышляют.

Майор Птахин беспокойно посматривал в заднее окошко.

— Удачно обошлось. Высоко взял, — облегченно проговорил он. — Чуть-чуть бы ниже и…

— Кажется, смылся, — еще раз выглянув, сказал шофер. — Видать, последние патроны выпустил и полетел заряжаться… Змей проклятый…

Капитан Глагольев сидел, прижавшись в углу кабины. Впереди замаячила снесенная наполовину колокольня старинного, казавшегося совсем пустынным, укрытого садами городка…

8

В рабочем клубе, на одной из окраинных улиц, уже собирались съехавшиеся со всей армии бронебойщики и артиллеристы. Слет еще не начался: ждали командующего армией и начпоарма Колпакова.

Во дворе клуба, накрытого прохладной тенью лип, Алексей встретил замполита полка майора Соснина и полковника Синегуба.

— Товарищ гвардии полковник, орлы наши все слетелись? — спросил Алексей. Он и теперь считал полк Синегуба, в котором провоевал около двух лет, своим и называл его «нашим».

— Съехались, подполковник. Зибралыся козаченьки… Вон наши всем куренем под липой, — сказал Синегуб. — Васин, Богдашкин, Глухов, Дудников, Хижняк…

— И Хижняк приехал? А Гармаш?

— Гармашу нельзя. Труновский людей привез.