Волгины

— Хочу посмотреть на вас с ближней дистанции. Ведь я вас почти не знаю. А я привык знать людей в лицо. — Он на секунду впился в Алексея испытующим, словно царапающим взглядом. — Кажется, на вас можно положиться. Идите.

— Спасибо за доверие, товарищ полковой комиссар.

Рано утром Алексей явился в штаб батальона. После изнурительного оборонительного боя роты кое-как вцепились в бережок безвестной болотистой речки; гитлеровцы упорно наседали на фланги, и капитан Гармаш был особенно не в духе. Скорчившись, он сидел в полуобвалившемся блиндажике, вырытом наспех в глинистом холме, и, отчаянно ругаясь, отдавал по телефону приказания. Хриплый голос его поминутно заглушался близкими разрывами; в блиндажике было душно от запаха взрывчатки.

Алексей стоял, бледный от усталости, запыленный, терпеливо ожидая минуты, чтобы представиться командиру.

Наконец Гармаш бросил трубку, поднял на Алексея злые, недоверчивые глаза.

— А-а… новый комиссар? Из роты? Волгин? Уже слыхал… Ну, брат, во-время…

Гармаш вскочил и пожал руку Алексея своею нервной горячей рукой.

— Будем знакомы. Любезностями обменяемся после. Сейчас некогда. Воевать умеешь? — Гармаш говорил быстро, будто стараясь высказать все разом. — Или ты бойцам газетки только будешь читать? Покойный мой комиссар ходил с бойцами в самое пекло. А ты как?

— Ну что ж, капитан, в пекло, так в пекло, — скупо улыбнулся Алексей.

Гармаш быстро ощупал Алексея острым, нетерпеливым взглядом.

— Кадровик или из запаса? Инженер, говоришь? А чего же ты в роту попал? Заливаешь, брат.

Алексей хотел было объяснить, но Гармаш перебил его:

— Ладно, ладно. После. Тут главное: надо поднять дух в третьей роте. Иди-ка, комиссар, на левый фланг. Вот тебе автомат. Держи.

Алексей поправил каску, взял автомат, полез из блиндажа.

— Желаю удачи! — крикнул вслед Гармаш.

Через минуту Алексей уже шел под раскаленным, грохочущим небом переднего края. Он не успел даже осмотреться, не познакомился с делами, оставленными прежним комиссаром. Время было действительно горячее — немцы нажимали со всех сторон, и батальон отражал одну атаку за другой.

А вечером Алексей, пользуясь коротким затишьем и удивляясь, что все еще жив, сидел в штабном блиндажике и, словно утопая в волнах тяжелой усталости, слушал сипловатый голос капитана Гармаша.

— За невежливость, что так встретил тебя утром, не взыщи, комиссар, — потряхивая черным, свивающимся в кольца чубом, говорил Гармаш. — Видал, что делалось? Где уж тут «позвольте» да «будьте любезны» говорить! Вся эта сладкая мура сейчас не к месту. К тому же знай: я из цыганов, с табором кочевал, «кулика» танцевал за шматок хлеба, до десяти годов голый до пупка бегал, за материну юбку держался, а она ворожила. Вот как… А теперь я — советский офицер и горжусь этим. Фашистских гадов до последнего дыхания буду бить, и ты должен быть мне в этом политическим помощником. — Гармаш покровительственно похлопал Алексея по плечу. — Вижу, мы с тобой сойдемся, комиссар. Держался ты нынче с третьей ротой неплохо…

Так началась для Алексея новая полоса его боевой жизни.

Со свойственной ему энергией он принялся за работу в батальоне. Управлять людьми, воодушевлять и зажигать их он привык еще до войны, на стройке. Правда, теперь обстановка изменилась — была война, опасность, смерть так и косила людей, все находилось в непрерывном движении, каждую минуту над батальоном нависала угроза, долго раздумывать, уговаривать людей, проводить часами совещания, как это делалось на стройке, не было ни времени, ни места. Здесь каждое мероприятие, каждое слово должно было обладать мгновенной ударной силой и действовать безотказно, как оружие в бою.

Алексей начал с того, с чего начинал всякую работу до войны, — со знакомства с людьми. Многих он узнал еще в роте, но теперь перед ним было три роты.

Знакомиться с политруками, парторгами, командирами и солдатами пришлось на ходу, часто во время боя. Коммунистов в батальоне было сначала восемнадцать, потом стало пятнадцать, затем двенадцать; они выбывали из строя почти ежедневно, а новое пополнение пока не приходило.

Свое знакомство с людьми Алексей начал с Саши Мелентьева.

Адъютант батальона, или, как тогда называлась эта должность, начальник штаба, лейтенант Саша Мелентьев был молодой коммунист, недавно принятый в кандидаты из комсомола. До войны он преподавал литературу в средней школе. Всегда задумчивый и деликатный, он не обнаруживал особенной воинской доблести — бледнел при звуке вражеских самолетов, болезненно переживал потери в людях. Было заметно, как он учился владеть собой в опасности и чего это ему стоило. В такие минуты он мог пойти куда угодно, выполнить любой рискованный приказ: огромная внутренняя борьба как бы лишала его внешней чувствительности.