Вольф Мессинг

С газетного разворота на меня смотрели люди разных национальностей. Миг, туман, наплывом ясность — и их лица ожили, задвигались, освоили речь. До меня донесся многоголосый хор приказов, докладов, воплей, предсмертных вскриков. За их плечами — там, в предсказуемо-близкой дали — пылали пожары, горела Волга, рушились дома. В небе кувыркались самолеты, из-под гусениц громадных бронированных машин комьями летела земля. Облик грядущего был страшен. Я с трудом различал подписи под фотографиями. Фамилии по большей части были русские, но среди них нередко попадались украинские, кавказские, восточные, польские — Ватутин, Говоров, Гордов, Качалов, Карбышев, Лукин, Сверчевский, Рокоссовский. Здесь были мои сородичи — Смушкевич, Цейтлин, Броуд Яков Исаакович. Одного из них я узнал сразу — этот генерал принимал парад в Бресте. Я наклонился пониже и прочитал: «Кривошеин Семен Моисеевич».[71]

Мне было по пути с этими людьми. Война была неизбежна, и эти люди должны были защитить меня от врагов. Это был факт, и мне, нырнувшему в сулонг, было радостно с ним считаться. В будущее мы двинулись толпой. Обнажились первые дни испытаний, строй фотографий рассыпался, мы начали терять товарищей. Я почему-то брел рядом со Сталиным. Он рассказал, что его обижали в детстве. Нещадно колотил отец, мать защищала, но требовала не подавать виду. Будь джигитом, Иосиф. Сцепи зубы и молчи. Будь терпеливым и стойким.

Как Коба,[72] спрашивал Иосиф. Да, как Коба, отвечала мать.

Он признался, что был малограмотен и потому обидчив, не знал европейских языков. В юности освоил русский. Иосиф открыл мне, что происхождения был самого грузинского, так что мстительности и жестокости ему не занимать, особенно по отношению к контрреволюционерам. Те, пожаловался Сталин, тоже хороши, чужую кровь не жалели. Попади он им в руки, они с него шкуру бы содрали. Он сожалел, что слабо сопротивлялся коварному «изму», и тот сумел на сколько-то процентов овладеть им. Тем не менее ему удалось сохранить много человечьего, а бычачье проступало только на теле в одном месте. Как бы поделикатнее выразиться — иначе говоря, ниже пояса. «Хочешь покажу?» — предложил он.

Я отказался и, отвлекаясь от будущего-прошлого, пристальнее вгляделся в фотографии. Генеральские судьбы просматривались насквозь, до самого донышка. Их ждали суровые испытания, и не каждый оказался готов к ним. Я отметил умниц — указал на них Сталину — умолчал о тех, кто погиб, кому не повезло, кого искалечил плен, кто пропал без вести. Среди них попадались лица с темными пятнами, не смевшие поднять глаза. Я не смел судить их, тем более называть по именам. Кроме одной фамилии. Изучая абрис одного из новоиспеченных генералов, я не смог сдержаться. За сонными глазками, прикрытыми простенькими очками, простиралась черная полоса предательства. Я прочел — Власов Андрей Андреевич — и указал.

— Я не стал бы доверять этому человеку.

Сталин, не скрывая удивления, глянул на меня.

— Этому?! Командиру лучшей в Красной Армии дивизии? Вы в своем уме, Мессинг? Какая цена вашим прогнозам, если вы не способны отличить зерно от плевел!

После короткой паузы Иосиф Виссарионович как бы между делом поинтересовался.

— Как долго будет длиться война, сказат можете?

Я отрицательно покачал головой. Я не настолько безрассуден, чтобы предупреждать нашего балабоса, что война продлится долгих четыре года и только последние месяцы доблестная Красная Армия будет сражаться на чужой территории. После такого прогноза мне никогда не вырваться из рук Лаврентия Павловича. Но и молчать в присутствии балабоса было нельзя.

Я решился.

— Единственное, что мне видится, это в начале у немцев будут кое-какие успехи.

Сталин ухватился за эту фразу и доброжелательно предположил.

— Вы хотите сказат, что немцы кое-где прорвутся на нашу территорию?

Я кивнул.

— Можете подсказать, до какого пункта они продвинутся.

Я — дурак из дураков — не удержался.

— До Волги.

Сталин спокойно принял этот прогноз.

— А конкретней?

— До Сталинграда!

Балабос поперхнулся, потом снисходительно глянул на меня.

— Вы соображаете, что говорите? Это называется «кое-где»?.. От границы до Сталинграда около двух тысяч километров.

Он сел за стол. Ему стало скучно, он пожалел о потерянном времени.

Чем я мог помочь балабосу?

Участь моя была решена, оставалось только ждать приезда Берии. Меня передадут ему с рук на руки, и он еще раз попытается пристроить меня к делу. Я откажусь, дальнейшее двинется обычным порядком: скоротечное судебное заседание, прокурор огласит обвинение, «тройка» посоветуется и скорехонько вынесет приговор.

Утвердят его пулей.

Неожиданно балабос поинтересовался.

— Как вы сами видите свое будущее, Мессинг? Что ожидает вас в ближайшее время? — спросил Сталин.

— Концерты, выступления, будет много раненых. Время будет трудное, Иосиф Виссарионович, голодное.

— Что ж, — усмехнулся Сталин. — Я рад за вас. А что ждет меня?

— Я вижу вас победителем. Там, — я указал на свой отчет, — написано. Красные флаги над рейхстагом.