волчья жизнь, волчь законы...

Около трёх часов ночи Дробышев сошёл на железнодорожном вокзале Говерловска. Спросив у партрульных милиционеров дорогу, направился в сторону войсковой части, куда ему было предписано явиться для прохождения дальнейшей службы. Часа через полтора он был на месте, пересёк КПП и вошёл на территорию дивизии.

Сыпал мелкий снег. У центрального входа дивизии горели фонари, и розовато-желтый свет их ярко отражался в полированном граните ступеней. Вдоль здания штаба чернели высокие разлапистые ели.

…Сергей доложил дежурному по части о своём прибытии, показал документы. Дежурный по части, капитан Немоляев, велел ему ожидать в коридоре казармы, сказал, что утром, как только придёт кто-нибудь из офицеров, с ним определятся, в какую роту его зачислить.

– Скорее всего, в РМО.

До подъёма оставалось ещё около часу. Дробышев разговорился с дневальным, который, как выяснилось, был по призыву старше его на полгода. Заметив на шинели Дробышева новенькие золотистые «птички» – эмблемы ВВС – в петлицах, дневальный предложил:

– Давай, обменяемся птичками. У тебя одни хрен деды отберут. А мне они нужнее.

Дробышев, подумав, согласился. В вещмешке у него была бутылка водки, которую сунули ему друзья. Сергей, опасаясь, что при осмотре вещмешка её отберут офицеры, попросил дневального спрятать у себя, а вечером ему отдать. Дневальный согласился и, взяв бутылку, скрылся с ней в кубрике.

Утром, к шести часам, пришёл старшина РМО (рота материального обеспечения) прапорщик Коломиец и, узнав, что Дробышев призывался со Львова, забрал солдата с собой. Ввёл в кубрик РМО, где уже во всю шла утренняя уборка. Два солдата возили третьего на «машке». Тот сидел, держась руками за длинную металлическую ручку. Под сапогами у него была сваренная из металлических листов платформа, в которую вставлялись широкие щетки. Так в казармах обычно натирали деревянные полы.

– Вот, хлопци, – сказал старшина, положив Сергею руку на плечо. – Це наш новый солдат. Буде служиты у нас. Прыймайтэ, – и ушёл.

Сергей опустил на пол вещмешок. Осмотрелся.

К нему подошёл рыжий солдат с красным лицом, густо усыпанном веснушками. Коренастый, широкий в плечах, несколько сутулый, он стоял, не вытаскивая рук из карманов.

– Ты кто по призыву? – спросил он с вызовом.

– Фазан, – ответил Дробышев спокойно. (Так в учебной части, откуда прибыл Сергей, назывались солдаты, отслужившие полгода.)

– Откуда прибыл?

– Из Нижнеподольска.

– Я тоже там служил. А сам откуда?

– В смысле призывался? Изо Львова.

– Жаль, – кривовато улыбнулся Рыжий. – Опять из Одессы никого нет. Ладно. Присоединяйся, – сказал он лениво, кивнув головой в сторону солдат, натиравших полы. – Уборку наводить надо.

– Я не буду.

– Не понял?

– Я не буду делать уборку! – ответил Дробышев твёрдо. Он хорошо помнил о словах дембеля-стройбатовца, с которым позапрошлым вечером познакомился в Виннице, на железнодорожном вокзале.

– Ты что, гусь, обурел? Уборку, давай, делай! Шо неясно?

– Не буду я!

Тогда одессит, как бык, угнув голову, пошёл на Дробышева, пытаясь ухватить за шею, а Сергей, внутренне давно уже готовый и собранный, улонился и крепко врезал наглецу по зубам.

К ним кинулись солдаты, растащили в стороны.

Рыжий рвался из рук, брызгая слюной, орал:

– Ты что, гусь, я урою тебя сёдня ночью! Сука! Падла! Да я порву тебя… как газету!

– Давай-давай, – ответил Дробышев и присел на свободную табуретку.

Трое продолжали наводить уборку. (Позже Дробышев узнал их фамилии – Вдовцов, Арбузов и Вербин. Как оказалось, это были «гуси» – солдаты одного с ним призыва. Молодые в роту ещё не поступали.) Остальные занимались кто чем. Кто-то подшивался, кто-то, возвращаясь из умывальника, гладковыбритый, с полотенцем на шее, брал зеркало и долго смотрелся в него. Рыжий – его фамилия была Куриленко – вытерев кровь из разбитой губы, сел играть в шашки. Мрачный, с тяжело выдвинутой нижней челюстью, кривоватым разрезом рта, он старался не смотреть в сторону «борзого гуся».

Вскоре к Дробышеву подошёл здоровенный солдат, который сегодня занимался уборкой, предложил выйти в коридор, покурить.

– Меня зовут Иван Вдовцов, – представился он, подавая широкую, как лопата, ладонь. – Я с тобой одного призыва, стало быть, гусь. Ты молодец, конечно, что так поставил себя. Но у нас так не принято. Мы, гуси, не имеем права поднимать руку на дедов. Так положено! Такая постанова. Они нас могут нагибать, а мы можем только защищаться… В ответку бить нельзя. Насчет уборки – это ты зря. Ты должен подчиниться. Все гуси делают уборку. Это не в западло.

– А я подумал, что вы духи. В Нижнеподольск уже новый призыв поступил. Мне один дембель – стройбатовец объяснил, что у них в части уборку делают только чмыри. Мол, если сделаешь хоть раз, то опустишься.