Весной 1891 года стали появляться в обществе и в печати опасения, что из-за неурожайного предшествовавшего года все хлебные запасы страны истощились и что новый сельскохозяйственный год ничего хорошего впереди не обещает; попросту — урожая не будет.
Опасения эти скоро подтвердились. После сплошной засухи в течение весны и лета надвинулись тяжелые осень и зима, в которые многие местности были объявлены голодающими, или, как тогда говорилось для успокоения общественного мнения, «пострадавшими от неурожая». В столицах этот голод вовсе не чувствовался, в городах французская булка по-прежнему стоила пять копеек и ни в чем недостатка не ощущалось. Голод был «где-то там». Когда, по инициативе пастора петербургской голландской церкви Гиллота, стал присылаться хлеб из-за границы для раздачи голодавшим, то привезших его людей чествовали шампанским, возили по ресторанам, говорили речи и обкармливали до отвала. Рядом со слабой правительственной помощью населению и как бы в пику ей возникла широкая деятельность отдельных обществ и частных лиц.
Не мог оставаться равнодушным к этому движению и Антон Павлович: он стал собирать пожертвования и принимать участие в разных литературных сборниках, издававшихся для помощи голодающим. Особенно пострадавшими от неурожая были губернии Нижегородская и Воронежская, и вот в первой из них, как я писал уже выше, оказался у Чехова знакомый, когда-то близкий приятель еще по Воскресенску, Е. П. Егоров, служивший теперь там в должности земского начальника, большой идеалист. Чехов списался с ним, организовал подписку по сбору пожертвований и в суровую зиму отправился лично в Нижегородскую губернию. Здесь, организуя помощь населению, он едва не погиб: он сбился с пути во время метели, стал замерзать и уже ожидал своего конца. Ему и Егорову все-таки удалось обеспечить в нижегородских деревнях крестьян рабочими лошадьми.
В то время Нижним Новгородом правил всесильный генерал-губернатор Н. М. Баранов. Это тот самый Баранов, который в молодости, в русско-турецкую войну 1877–1878 годов, без позволения начальства атаковал турецкий броненосец, пустил его ко дну и за это был судим военным судом по обвинению своего начальника адмирала Рожественского, сдавшего впоследствии всю русскую эскадру японцам под Цусимой. Он же во время борьбы с холерой приказал высечь купца Китаева зато, что сей благодушный обыватель говорил своим покупателям, что холеры вовсе нет, а что это так просто хворают животами. Когда Антон Павлович приехал к этому генерал-губернатору, то застал у него всевозможных лиц, предлагавших свои услуги для помощи голодавшим. Больше всех добивался такой концессии какой-то отставной военный, который не оставлял Баранова в покое ни на минуту, все время бегал за ним следом и умолял:
— Отец-командир! А я-то на что? Пошлите туда меня! Отец-командир!..
Затем, вместе с Сувориным, Антон Павлович отправился в Воронежскую губернию. Но поездка эта оказалась неудачной. Как и в Нижнем Новгороде, его возмущали в Воронеже торжественные обеды, с которыми встречали его там как писателя. Ему как-то странно было слышать о голоде и в то же время присутствовать на обедах, когда вся губерния страдала от недорода; между тем без справок обойтись было невозможно, и приходилось поневоле заезжать в губернские города. Тогда провинциальная пресса была в загоне, ограничивалась только «Губернскими ведомостями», которые в большинстве случаев были ничтожны и шли на поводу у редактировавших их вице-губернаторов. К тому же и поездка Антона Павловича совместно с Сувориным связывала его и лишала самостоятельности. Ему хотелось кипучей личной деятельности, как он рассказывал мне потом, которая и получила затем применение в его борьбе с надвигавшейся холерой.