Война и миф

Площадь Тынисмяги, как и обещал министр обороны, не открыли. Там весь день продолжались работы по озеленению – за забором два десятка крепких женщин с лопатами сажали кустики календулы, анютиных глазок и еще каких-то ярких цветов. Они не обращали никакого внимания на то, что происходило снаружи, а по другую сторону металлической ограды люди вплетали в нее гвоздики. На противоположной стороне дороги стояли полицейские в ярко-желтых жилетах и вежливо просили людей, чтобы те, если хотят оставить у ограды цветы, подходили к ней именно по пешеходному переходу. Машины, проезжающие по улице, всем переходящим с цветами к решетке уступали дорогу. Люди тоже шли сплошным потоком – всовывали гвоздики меж прутьев, а потом возвращались назад и вставали вдоль стены.

– Ну что, будем орать? – спросила у стоящих явно подвыпившая женщина. – Позор! Позор! Позор!

Ее немедленно вытолкали. Стоящие вдоль стены начали раздавать георгиевские ленточки, и, кажется, за какие-то полчаса их надело полгорода. Георгиевскими ленточками оказались украшены почти все проезжающие мимо машины и все случайные прохожие. Потом появилась еще символика – к металлической ограде стали привязывать белые воздушные шарики с изображением Бронзового солдата и надписью «Я помню, я горжусь». В толпе появился неугомонный борец за права русских Дмитрий Кленский, который немедленно стал давать интервью корреспондентам каких-то радиостанций.

– Если бы я был Россией, – скромно говорил активист, – я бы вообще никак не реагировал на действия эстонских властей. Ну или бы сразу ввел войска. Одно из двух.

– Дмитрий Кириллович, о чем вы говорите? – замахали на него руками женщины.

– Да! А почему Америке можно вводить войска в Ирак, а России нельзя? – спросил он.

Подошла группа немолодых женщин со стопкой распечатанных текстов военных песен.

– Давайте петь! Эстонцы любят, когда поют. У них ведь даже была поющая революция! Они поймут нас, если мы будем протестовать и петь!

Женщины нестройно, но задушевно спели «День Победы», «Синий платочек» и «Катюшу». Полицейские улыбались и даже сдержанно хлопали.

– Ну а теперь, может, «Священную войну»? – предложила одна из них. Остальные замахали:

– Что ты, что ты! Не надо провоцировать! Народу прибывало. Люди выглядели совсем не так, как те, что шли на кладбище. Здесь они выражали не скорбь, а протест. Девушка Наташа, например, пришла с пятилетней дочкой и мужем – но с ним уже весь день не разговаривала.

– Понимаете, он у меня литовец. А его Литва нам буквально ржавый нож в сердце воткнула. Литовское правительство заявило, что поддерживает перенос Бронзового солдата.

Муж Наташи хотел было спорить, но махнул рукой и пошел втыкать цветы в ограду.

– Почему вы пришли именно сюда, а не на военное кладбище? – спрашивал я у Виктора, художника, который приехал сюда на велосипеде с двумя детьми.

– Почему? Потому что это место – святое, – просто отвечал он.

Бывшая блокадница Руфина Аркадьевна со слезами на глазах буквально пытала французскую журналистку, которая пыталась взять у нее интервью:

– Скажите, неужели Европа хочет Третьей мировой войны? Я никогда и подумать не могла, что по всей Европе будут фашисты! Какой ужас! Скажите мне, неужели вы хотите войны?

Француженка не понимала, чего хочет Руфина Аркадьевна, и сама уже была готова расплакаться.

День непонимания

К вечеру людей на Тынисмяги становилось то больше, то снова меньше.

У активистов «Ночного дозора» закончились георгиевские ленточки, а их все просили.

– Ничего не будет. Все будет спокойно, – говорил мне один из дозоровцев, – просто те люди, которые разочаровались окончательно, будут действовать уже по-другому. Они будут проводить одиночные акции, более четко спланированные и более радикальные. Эти люди могут решить, что раз протесты ни к чему не приводят, надо бороться новыми методами.

– Дружочек мой, только ты туда не лезь, ладно? Не участвуй в этих радикальных акциях, – начали его уговаривать чуть ли не хором стоящие вокруг.

– Да я, наверное, и не буду. Найду себе работу – уеду в Россию жить.

Народ расходился.

– Я уверен, что никаких беспорядков больше уже не будет, – уверял меня в своем кабинете министр иностранных дел Эстонии Урмас Паэт. – Все позади. Может, в краткосрочной перспективе перенос памятника и привел к небольшой поляризации общества, но в долгосрочной перспективе это пойдет всем на пользу. Его больше никто не сможет использовать для провокаций. И вообще, я не понимаю, почему для русских символом является именно памятник, а не Русский театр или Русский культурный центр.

– Но ведь театр никто не пытается снести.

– Для нас памятник – символ оккупации.

– То есть вы считаете, что вы все сделали правильно и никаких ошибок не допустили?

– Именно так. И беспорядков не будет, – еще раз добавил министр.