Воин-Пророк

Колдун с полупрозрачным лицом умолк, как будто ему в голову внезапно пришла восхитительная мысль.

— Ты благочестивый человек, маршал. Ты уже знаешь, что значит быть инструментом истины, не так ли?

Да. Он это знал.

Быть инструментом истины — это означает страдать.

…Груды битого камня, угнездившиеся среди пепла.

Изувеченные стены, окруженные обломками, — беспорядочные линии на фоне ночного неба.

Трещины ветвятся, словно тянутся за ускользающим солнцем.

Разбитые колонны, залитые лунным светом.

Обожженный камень.

Библиотека давно умерших сареотов, разрушенная из-за алчности Багряных адептов.

Тишина, если не считать негромкого скребущего звука, как будто скучающий ребенок играет с ложкой.

Долго ли оно пряталось, словно крыса в норе, ползло по запутанным галереям, образованным нагромождениями цемента и камня? Мимо погребенных книг, почерневших и покоробившихся от огня, а однажды — мимо безжизненной человеческой руки. По крохотной шахте, где вместо руды — обломки знаний. Вверх, всегда только вверх, копая, пробираясь, проползая. Как долго? Дни? Недели?

Оно имело смутное представление о времени.

Оно проложило себе путь через изорванные страницы, придавленные массивными каменными плитами. Оно отодвинуло в сторону обломок кирпича размером с ладонь и подняло шелковое лицо к звездам. Потом принялось взбираться наверх и в конце концов затащило свое кукольное тельце на вершину руин.

Подняло маленький нож, размером не больше кошачьего языка.

Как будто хотело прикоснуться к Гвоздю Небес.

Кукла Вати, украденная у мертвой ведьмы в Сансори.

Кто-то произнес ее имя.

Глава 19. Энатпанея

«Да разве это месть? Допустить, чтобы он упокоился, когда я продолжаю страдать? Кровь не гасит ненависти, не смывает грехов. Подобно семени, она проливается по собственной воле и не оставляет после себя ничего, кроме печали».

Хэмишеза, «Король Темпирас»

«…И мои солдаты, говорят они, творят идолов из собственных мечей. Но разве не меч приносит определенность? Разве не меч приносит простоту? Разве не меч добивается услуг от тех, кто стоит на коленях в его тени? Мне не нужно иного бога».

Триамис I, «Дневники и диалоги»

4111 год Бивня, конец осени, Энатпанея

Первым, что услышал Пройас, был шум ветра в листве. А затем он различил и вовсе невероятный звук — журчание воды. Звук жизни.

«Пустыня…»

Сон мгновенно слетел с него; глаза разрывались от боли, и Пройас сощурился, защищая их от солнца. Казалось, будто в голове у него раскаленный уголь. Принц попытался позвать Аглари, но получился лишь негромкий шепот. Губы саднило и жгло.

— Твой раб мертв.

Пройас начал что-то вспоминать… Чудовищная бойня в песках.

Он повернулся на голос и увидел рядом Найюра. Тот сидел на корточках и ковырялся в земле. Скюльвенд был без рубашки, и Пройас заметил обожженную до волдырей кожу на широких плечах и жгуче-красный цвет покрытых шрамами рук. Чувственные губы распухли и потрескались. За его спиной по глубокому руслу с журчанием бежал ручей. Вдали маячила живая зелень.

— Скюльвенд!

Найюр поднял голову, и Пройас впервые осознал его возраст: сеточка морщин вокруг снежно-голубых глаз, первая седина в черной гриве. Он вдруг понял, что варвар не намного моложе его отца.

— Что случилось? — прохрипел Пройас.

Скюльвенд вновь принялся что-то копать, обмотав руки кожей.

— Ты упал, — сказал он. — Там, в пустыне…

— Ты… Ты спас меня?

Найюр на миг замер, не поднимая головы. Потом продолжил работу.

Выйдя из горнила, они растеклись во все стороны, подобно разбойникам, — люди, выдержавшие испытание солнцем. Они обрушивались на селения и штурмовали воздвигнутые на склонах холмов форты и виллы северной Энатпанеи. Они сжигали все постройки. Они предавали мечу всех мужчин. Они резали пытавшихся спрятаться женщин и детей.

Здесь не было невиновных. Такова тайна, которую они вынесли из пустыни.

Все виновны.

Они двигались на юг, разрозненные отряды путников, пришедших с равнин смерти, чтобы терзать эту землю, как терзались они сами, чтобы причинять страдания, какие претерпели сами. Ужасы пустыни отражались в их страшных глазах. Жестокость сожженных земель была написана на их изможденных лицах. Мечи были их правосудием.