Воин-Пророк

На миг могло показаться, будто это сам Семпис зашелся громовым хохотом.

Но когда какой-то придурок оступился и упал в реку, настроение изменилось. Найюр видел, как это произошло. Этот тип сперва ударился об воду плашмя, а потом, поскольку на нем были доспехи, просто продолжил погружаться, и вскоре его потрясенные товарищи не могли разглядеть в воде ничего, кроме собственных отражений. Фаним на другом берегу разразились воплями и улюлюканьем. Пройас выругался и крепко обложил всех вокруг, кто оказался на расстоянии слышимости от него.

Некоторое время спустя принц оставил Келлхуса и протолкался на нос, к Найюру; глаза его сияли по-особенному. После разговора с Келлхусом так сияли глаза всякого, как будто человек только что пробудился от кошмара и обнаружил, что все его родные целы и невредимы.

Но в его поведении ощущалось нечто большее, скорее слишком ревностный дух товарищества, чем тень страха.

— Ты сторонишься Келлхуса, словно чумного.

Найюр фыркнул.

Пройас некоторое время смотрел на него; улыбка постепенно исчезла с его лица.

— Я понимаю, это нелегко, — сказал принц. Взгляд его скользнул от Найюра к язычникам, скапливающимся и движущимся потоком вдоль южного берега реки.

— Что нелегко? — спросил Найюр.

Пройас скривился, почесал в затылке.

— Келлхус рассказал мне…

— Что он тебе рассказал?

— Про Серве.

Найюр кивнул и плюнул в воду, бурлящую у носа баржи. Конечно же, дунианин ему рассказал. Отличный способ оправдать их разрыв! Проще не придумаешь! Какой наилучший способ объяснить отчуждение между двумя мужчинами? Правильно, женщина.

Серве… Его добыча. Его испытание.

Отличное объяснение. Простое. Правдоподобное. Отбивающее всякую охоту к дальнейшим расспросам…

Объяснение дунианина.

На некоторое время воцарилось молчание, неловкое от дурных предчувствий и превратных толкований.

— Скажи, Найюр, — в конце концов заговорил Пройас. — А во что верят скюльвенды? Каковы их законы?

— Во что я верю?

— Да… Конечно.

— Я верю в то, что ваши предки убили моего Бога. Я верю в то, что ваш народ несет ответственность за это преступление.

Голос Найюра не дрогнул. Его лицо осталось все таким же невозмутимым. Но, как всегда, он услышал адский хор.

— Так, значит, ты поклоняешься мести…

— Я поклоняюсь мести.

— И скюльвенды именно поэтому называют себя Народом войны.

— Да. Воевать означает мстить.

Правильный ответ. Так почему же эти вопросы так гнетут его?

— Чтобы вернуть то, что было отнято, — сказал Пройас; глаза его одновременно были и обеспокоенными, и сияющими. — Как наша Священная война за Шайме.

— Нет, — отозвался Найюр. — Чтобы убить отнявшего.

Пройас с беспокойством взглянул на него, потом отвел глаза.

— Ты куда больше нравишься мне, скюльвенд, когда я забываю, кто ты такой, — проговорил он с таким видом, словно сознавался в чем-то.

По мнению Найюра, вид у него сделался изнеженный и бабский.

Найюр отвернулся, разглядывая южный берег и выискивая на нем мужчин, которые убьют его, если смогут. Его не волновало, что там Пройас помнит и что забывает. Он — тот, кто он есть.

«Я — один из Народа!»

Флотилия айнрити, вытянувшаяся в длинную колонну, вошла в первый рукав дельты. Найюру стало любопытно: а что подумает Скаур, когда наблюдатели доложат ему, что они потеряли Священное воинство из виду? Он догадается, что это означает? Или просто испугается? Даже теперь имперские военные корабли могли бы занять позицию в самой южной из проходимых проток. Сапатишах вскоре узнает, где собралось высадиться Священное воинство.

Когда дело дошло до высадки, их изводили лишь москиты. Утро, а затем и день превратились в странное затишье перед неминуемой битвой. Так же, как и всегда. Почему-то воздух сделался свинцовым, мгновения падали, словно камни, а беспокойная тоска, не похожая ни на какую другую, делалась все более и более тяжкой; шеи каменели, а головы начинали болеть. Каждый — как бы он ни боялся поутру — обнаружил, что жаждет битвы, как будто ожидание насилия было куда более гнетущим, чем его осуществление.

Ночь прошла в неудобствах и беспамятстве на грани сна.

Они добрались до соленых болот к полудню следующего дня: темно-зеленое море тростника простиралось до самого горизонта. Внезапно оцепенение спало, и Найюр ощутил неистовство, словно перед атакой. Он с трудом брел вместе с остальными через болото, стараясь протащить баржу как можно дальше, и рубил высокий папирус мечом. Потом он оказался одним из многих тысяч, что тащились вперед, утаптывая заросли тростников до состояния топкой равнины. В конце концов были проложены дороги, ведущие на твердую землю южного берега. Найюр пошел вперед вместе с Пройасом, Келлхусом, Ингиабаном и отрядом рыцарей, дабы взглянуть, что их ждет. Как всегда в присутствии дунианина, у Найюра было неспокойно на душе, будто ему грозил удар с неведомой стороны.