Воевода ертаула. Полк конной разведки

– Царапиной отделался.

Федька сел, схватился руками за голову.

– Звенит и кружится, как после хорошей пьянки.

– Посиди, спешить уже некуда. Видно, косолапый по голове тебя ударил.

Подоспел Тучков с охотниками.

– Завалили уже? Жалко, что без меня!

Обошли медведя, подсунули под него рогатины, перевернули.

– Эка вы шкуру попортили! – сокрушался Никита.

– Сам бы попробовал! – огрызнулся я.

– Да это я так, сгоряча, понимаю ведь. Эй, кто-нибудь! Телегу сюда гоните.

Кто-то из охотников пошел через поле к деревеньке, что была за перелеском, пригнал телегу. Лошадь всхрапывала, косила на медведя фиолетовым глазом. Возничий из деревенских обошел тушу, покачал головой.

– Да ведь в нем пудов двадцать пять веса. Не погрузим.

Погрузили. Ухватились, приподняли, подсунули под него древки рогатин и, подняв, уложили на телегу. Тяжел! И духом звериным несет.

Васька придерживал у головы тряпицу, прижав к ране, а я помогал идти Федору. Его покачивало, скорее всего – сотрясение мозга.

Ничего, главное – кости целы, отлежится с недельку и будет как новенький.

Мы оседлали коней и не спеша ехали за подводой, делясь впечатлениями от охоты. Никита все сожалел, что медведь не на него вышел. Шкура трофея полагалась охотнику, принявшему основной удар зверя на себя, то есть Василию, а мясо – пополам меж боярами.

Прибыли в поместье.

Пока охотники свежевали тушу, мы передохнули, выпили винца.

– Ну, Василий, сын Георгия, с тебя причитается. Такого матерого зверюгу завалил. Небось, шкура на половину комнаты будет. Первый трофей?

– Первый, – откликнулся Василий.

– Хорошего сына воспитал, сосед. Пятнадцать лет, а уже новик и знатный трофей взял.

Тут же, на дворе, развели костер и начали жарить медвежье мясо. Красноватое на вид, по вкусу оно походило на свинину. Кто-то из охотников говорил, что его лучше есть копченым.

Пир продолжался до полуночи. Никита выкатил бочку пива, и мы ели мясо, запивая его свежим пивком.

Василий чувствовал себя героем, белея в сумерках перевязанной головой. А вот Федьку было жалко: есть он не мог – его тошнило, и он лежал в пристройке. Поздно вечером туда ввалились и мы – хмельные, возбужденные. Попадали в постели, и нас сморил сон.

С утра у всех болели головы: у Федьки – от сотрясения, а у нас с Василием – от обильной выпивки. Никита предложил вина в качестве лечения, но мы отказались, выпив огуречного рассола.

Стало полегче. От одного упоминания о вине в желудке комок собирался и подташнивало. Я знал русское хлебосольство – хлебни сейчас вина, и пир продолжится до вечера.

Никита выделил нам почти полтуши медведя, обильно посыпанной солью с перцем и обложенной листьями крапивы, чтобы мясо не испортилось.

Мы попрощались и двинулись домой, сопровождая телегу с мясом косолапого.

Добрались до дома. Федька сразу прошел в воинскую избу и улегся, его мутило.

Ратники перенесли на кухню мясо. Чего его беречь, пусть все попробуют.

Лена, как увидела перевязанную голову Василия, ахнула, прижала сына к груди и запричитала:

– Где же это ты так?

– Сучком о дерево окорябался, – не стал пугать мать рассказом об охоте Василий.

…Настал сентябрь, а с ним и новый год. Осень стояла сухая, да и рано ждать дождей. Это попозже – в октябре задуют северные ветры, разверзнутся хляби небесные, зарядят дожди, развезет дороги, будут ползти, едва не цепляясь за крыши, черные тучи, напитанные влагой. В такую слякоть хорошо сидеть дома, в уюте, зная, что убран урожай и закрома полны, так же как и кошелек. Замирает в это время жизнь на Руси. Даже торговля, поскольку подвоза свежих товаров нет. Рачительный купец заранее лабазы товаром набьет и торгует до морозов припеваючи, ожидая, пока реки покроются льдом. А пока – все крестьяне на полях, торопятся убрать все, что еще не успели. И убирать не так много – капуста, репа, морковь уже давно убраны. Рожь да пшеничка – тоже, остается овес да лен.

Вот в такую пору меня и нашел гонец, когда я ехал по центральной улице Вологды.

– Боярин Михайлов?

– Он самый.

– Воевода Плещеев вызывает.

Ничего не попишешь, раз зовет – дело важное есть.

Я развернул коня и по Завратной поскакал к воеводе, распугивая редких прохожих. Свернул на Пятницкую, еще поворот. И вот я у дома Поместного приказа. Поприветствовав ратника у входа, прошел в кабинет Плещеева.

– Здрав буди, боярин! Садись и слушай. Радения твои о выучке рати конной в полку сводном до государя нашего дошли. Отписку твою о баталии летней на Оке и предложения по бою огненному велел он воеводам своим обмыслить. Князья Иван Воротынский с Василием Одоевским совет держали, и после оного задумал государь полк ертаульный из самых резвых конных пищальниками усилить и тебе под начало отдать.

Я обомлел. Ничего себе! Ертаул – это же лучшие ратники. И к разведке, и к бою годные – элита войска, можно сказать!

– И то не все. Как видишь, к предложениям твоим интерес государь проявил, а потому, чтобы умение ратное поднять, поручает тебе конным людям с пищальниками заставу учинить под Великими Луками. Там князь Александр Владимирович Ростовский с воеводами стоит, туда и ертаулу сбираться велено.