Воевода

Воеводы слушали внимательно, не перебивая меня, однако видел — хмурятся. Конечно, мне не пристало не только поучать бывалых полководцев, но и даже выглядеть равным им — ведь в воеводах я недавно. Потому, трезво оценивая ситуацию, я апеллировал к их опыту, совету. Это принималось.

Тут вступил в разговор Иван Лятцкой.

— Складно сказываешь, боярин. Ну а коли в сражении настоящем тот же гетман Острожский сильнее и хитрее окажется и яртаул отрежет, истреблять зачнет — что делать станешь?

Вопрос прямо в лоб, а отвечать — надо. На моей стороне было то преимущество, что я знал о боевом опыте Суворова, Петра Великого, да и Наполеона: не числом врага крушить, но умением. И относиться к полководцу вражескому следует как к достойному противнику, суметь его глазами на бой смотреть.

— Так мыслю, бояре. Одной доблестью дело такое не выправишь. А чтобы конфузии и сраму избежать, надо разведкою силы и замыслы неприятеля выведать и представить, какую бы я, па месте противника, хитрость задумал и куда бы войско направил, да в какой момент? То и гетман Константин свершить вполне может. Вот оттуда и мне удара главного ждать следует, предполагая, значит, что у гетмана умения и мудрости не менее моего может быть.

Мне показалось, что воеводы меня не поняли. Что ж, это по истории наша русская беда — недооценивать противника, и разгром рати воевод Челяднина и Голицы на берегу Днепра под Оршей тому подтверждение. Тогда под натиском наших ратников строй литовский расступился и обнажил заготовленные пушки, без труда расстрелявшие в упор русских воинов. А ведь против 35 тысяч литвинов в войске Острожского нашего войска вдвое. Самонадеянность воевод подвела, их заносчивость и высокомерие. Шапкозакидательство, одним словом.

Зашумевших бояр остановил князь Ростовский.

— Ну что же, воевода, вижу — разумеешь в яртаульском напуске. Однако сведать о замыслах врага не просто. Коль почувствуешь, что может он посильнее оказаться — отступи допрежь, силы набери, дождись перевесу, чтобы людей ³Ря не положить!

Действительно, это была военная доктрина Васильева войска — избегать боя даже с равным противником, а тем более — превосходящим нашу рать в силе. Ну что ж, суворовская и петровская наука побеждать меньшим числом еще впереди, потому я согласно кивнул.

— Где прапорщик твой?

— С ратниками у шатра дожидается.

— Передай ему прапор яртаульский. Беречь пуще глаза!

Товарищ князя вручил мне яртаульский прапор — тоже белого цвета знамя с раздвоенным концом. Я поцеловал его и спрятал на груди.

— Пока иди, отдыхай, располагай людей своих. В стане для тебя шатер воеводский поставлен, а завтра с утра принимай яртаул, действуй!

Я вышел из шатра озабоченный. Меня окружили занудившиеся долгим ожиданием ратники.

Мы направились в лагерь. По дороге я пытался собраться с мыслями, но ничего не выходило — после долгой тряски в седле все тело ныло и требовало отдыха. То же чувствовали и мои товарищи. «Все! На сегодня — все! Отдыхать! Утро вечера мудренее», — с этой мыслью и уснул.

И снился мне сон. Из детства… Я иду с матерью по мосту через бурную реку и крепко сжимаю ее руку, потому что в деревянном настиле моста много прорех. Через них видно, как стремительно несет свои воды быстрая река. У меня кружится голова, я перепрыгиваю худые места, выпавшие доски. Мне страшно — прямо под нами несется бурный поток.

— Юра, гляди только под ноги, не смотри вниз, на несущуюся реку, не смотри вниз, не смотри…

И вот мы уже прошли середину моста. Дальше настил поцелее был, как мне казалось. Я смело наступил на доску, она предательски ушла из- под моей ноги, и в последний миг я судорожно вцепился в руку матери.

— Надо не только глядеть, но и видеть — не подведет ли тебя вроде бы и целая доска, — наставляла меня мать.

Дальше я шел, сначала проверяя носком ноги настил, и только потом наступал. Вот и берег. Где-то вдалеке послышался звон. Звук нарастал, отдаваясь в ушах громким набатом.

Я открыл глаза.

— Ну и силен ты спать, боярин! — это был Федька. — К заутрене колокол в Луках зовет. Все уже на ногах.

Я стряхнул остатки сна, быстро поднялся и вышел.

Рядом у костра собрались сотники. Грели над пламенем озябшие руки — осень ночной прохладой давала о себе знать. Над огнем в котле чавкала каша, расточая аромат.

Мы начали есть, и так, за сытным завтраком и перезнакомились.

Бородатый дружинник — косая сажень в плечах — представился:

— Сотник Матвей Снегирь. Из местных я, от великолукской рати.

Подходили другие сотники — из вяземского полка, дорогобужского, смоленского, старицкого, из Холмов, Порхова… Сразу видно — воины бывалые, многие со шрамами.

Оказалось, что Матвей и под Одоевым летом воевал. Общие воспоминания, радость победы в летней баталии, а еще — горечь утрат быстро сблизили нас, и вскоре разговор стал непринужденным, хотя я чувствовал, что ко мне, как к воеводе, присматриваются, и видел — дистанцию сохраняют.