Во имя Разума. Уникум

Вадим даже зажмурился на миг, будто перед ним возникло видение. Он тут же отступил в кусты, чтобы не смутить, не спугнуть ее, но не мог оторвать от нее своего горящего взгляда.

Сияна отжала мокрые волосы, не спеша вы–терлась и стала одеваться. Но теперь она казалась слегка напряженной и несколько раз бросила вопросительный взгляд в сторону кустов. Вадим понял, что она почувствовала его присутствие, более того, слышит его мысли, не совсем приличные, и это ее беспокоит. Ее движения стали немного скованнее и неувереннее, но это был не стыд, а недоумение.

Ему, наверное, лучше уйти сейчас отсюда и не смущать ее невинность, ее целомудрие своими порочными мыслями и желаниями. Но он словно прирос к полу, не в силах сдвинуться с места.

Сияна, наконец, оделась и повернулась в его сторону:

– Выходи, Вадим, не прячься! Ты хотел поговорить со мной?

О проницательность и вездесущность! Ничего–то от тебя не скроешь. Как ушат холодной воды на раскаленные камни. Вадим вздохнул и вышел из кустов. Выглядел он как нашкодивший мальчишка.

– Извини, что за тобой подглядывал. Не хотел тебе мешать.

– Ты сегодня такой странный… – Сияна подняла на него внимательный взгляд. – У вас не принято быть без одежды?

– Ты можешь поступать, как считаешь нужным, Сияна. – Вадим отвернулся к смородиновому кусту и сорвал гроздь ягод, чтобы она не видела, что он покраснел. – Не думай об этом.

– Ты на меня сердишься за что–то, я чувствую. Я не могу знать все твои мысли сразу. Я должна понять, мы ведь друзья и не должны ссориться.

– Друзья!.. – вырвалось у Вадима с горьким сарказмом. Он невольно сжал пальцы, ягоды раздавились, но он в досаде этого даже не заметил. – Ну да, конечно. Приятели.

– Погоди… Я попросила у Кирилла браслет. Тебе это не понравилось. Почему? Разве Кирилл не может тоже быть моим другом?

– Да ради Бога! – воскликнул Вадим. – Мы не об этом говорим, Сияна. Неужели ты действительно не понимаешь, не чувствуешь ничего?

Он так резко схватил ее за плечи, что она вскрикнула.

– Прости. Я не хотел.

Вадим разжал пальцы, испачканные в ягодном соке, и на плечах Сияны остались красные пятна, похожие на кровь. Впрочем, ее скафандр тут же уничтожил пятна.

– Я понимаю, – вздохнула она. – Ты имеешь в виду любовь мужчины и женщины. Но я не знаю этого чувства, я никогда его не испытывала. В моем мире совсем другие отношения.

– Но ты женщина, все при тебе, как положено. Должно же в тебе проснуться какое–то чувство, влечение к мужчине, который стремится к тебе всей душой. Тебя надо просто разбудить, подтолкнуть. Может, я смогу это сделать?

Он осторожно коснулся пальцами ее лица, провел по шее, плечу, коснулся ее маленькой упругой груди, и у него перехватило дыхание. Его прикосновения становились все ощутимее, настойчивее. Он начал терять контроль над собой, отдавшись чувству. Он склонился к ее лицу и почувствовал ее неровное дыхание. Голова пошла кругом, и он забыл обо всем на свете, кроме близости с ней. Забыл, что Сияна не простая девушка и может испугаться его нахлынувшей страсти. Он приближал к ней лицо, видел ее широко раскрытые глаза, в которых застыл испуг, но это его уже не остановило.

Вадим коснулся губами ее приоткрытых губ и провел меж ними кончиком языка, как бы пробуя на вкус. И тут Сияна вскрикнула и с неописуемым ужасом рванулась из его рук. Ее глаза, остано–вившиеся и чужие, смотрели и не видели его. Лицо ее побелело и исказилось от невыносимой брезгливости и отвращения, словно до нее дотронулся огромный волосатый паук.

Потрясенный, уничтоженный, раздавленный такой ее реакцией, Вадим попятился, как от наваждения, натыкаясь на кусты и грядки. Горло сжало спазмом, грудь стянуло ледяными обручами. Неужели он до такой степени ей противен? Она шарахнулась от него, как от мерзкого ядовитого скорпиона! Она никогда тебя не полюбит, никогда не станет твоей. Смирись, старик, ты – неудачник! Тебе остается только застрелиться.

Что–то сломалось в нем, застыло и умерло. Ему все стало безразлично. Он словно потерял себя и двигался в полнейшей прострации, как сомнамбула, ничего не видя перед собой и ничего не чувствуя. И если бы он сейчас вдруг умер, то, наверное, и не заметил бы этого. Может, это было бы лучше всего. Смерть – это пустота, забвение, это избавление от страданий. Мысль эта промелькнула мимоходом, как что–то постороннее, отвлеченное и нереальное, как порыв ветра, и тут же забылась. Но, видно, что–то подсознательно толкнуло его в безвестность, и Вадим очнулся вдруг на платформе мгновенной переброски из звездолета. Да, прочь отсюда! Горькая усмешка блуждала на его губах, но в его отрешенном взгляде успела сформироваться мысль – она выражала недоумение: как это он здесь оказался?