Внутреннее обозрение

Южное небо, сало, деревня и полк взлелеяли антрепренера ***ского театра. Фигура его напоминала толстеньких лысых китайских божков и всегда очень мило и вежливо шныряла между посетителями театра, как бы говоря: «Как я рад, что ваши рубли перешли в кассу». Сильным города никто не умел так услужить, как он. Благодаря этой милой способности публика обязана ему была милыми талантами г-ж А * и Б *. Он держал их единственно из угождения его превосходительству действительному статскому советнику, его высокоблагородию полковнику… Доброта неописанная; и сильные были довольны, А * с Б * были довольны, а если муж находился, то и таковому было тепло! Услужливость антрепренера доходила до того, что он даже отдавал свой театр по субботам под благородные спектакли в пользу сирот, школ и т. п. От этого во 1) любители драматического искусства всласть тешились своими дарованиями; 2) сироты и пр. получали, на худой конец, по полкопейки на душу, и 3) сам-то он, сам – ведь по субботам спектаклей не бывало, а вдруг… вместо нуля – в кармане полсбора (он только на этих условиях отдавал театр); наконец, в 4) судите же о восторге публики: она узнавала из отчетов, что половину рубля, пожертвованного ею в пользу сирот, убогих и пр…. шла в пользу экстренной убогой сироты – антрепренера!.. Заботы его простирались до того, что даже мизерный актеришка имел полубенефис (на его театре не было полных бенефисов). Актер хлопотал, мыкался по городу, тратился на извозчиков, совал билеты встречным-поперечным, глядишь – театр и полуполон. Опять довольство: и актер счастлив и антрепренер счастлив, потому что последний возьмет себе половину сбора, следовательно, окупит жалованье актера, да в прибавку поставит в счет и веревки. Трагик Р * за этакую штуку прилично ругнул его, а веревки велел отнести домой: «белье, дескать, буду вешать». Но это одно предание. Неужели антрепренер был до того нелогичен, что не рассудил: нельзя же, мол, покупать веревки к каждому бенефису: бенефисов набиралось в год штук двести – сколько же накопилось бы веревок?.. Любовь и доброта его сквозили и в тех нежных попечениях о труппе, которые он имел о ней во время отъезда на ярмарки. По контракту следовали приличные экипажи, он и давал жидовские фуры – чем не приличный экипаж? В день прокатишь «ажно с сорок верст», а ради развлечения и выдумаешь привалы у каждого шинка, а тут уж и пошло: отливание павших под бременем жажды, пьяные хористки, крик, брань… для контраста к этой нелепости можно прибавить два-три лица, понятия и жизнь которых идут сюда, как цветы к морозу. А там, далеко впереди, мчится в покойном тарантасе сам с помощником, и сладко колеблются их животики, и витают милые барыши над ними! Век и понятия всё оправдывают: коли насажать актеров в тарантасы – в каком же тогда экипаже должен сам ехать? Как бывший помещик, он хорошо понимает, что актер – ест, антрепренер – кушают, актер – спит, антрепренер – почивают… Привычка! – «Фуру нельзя называть приличным экипажем!» – ворчал как-то уважаемый всеми ветеран сцены Д *. Антрепренер мило возразили: «Для мещанина и это хорошо!»