Внеклассное чтение. Том 2

— Ничего, можно ведь и без меня. Фома дорогу покажет. Там и заночуете, а утром вернетесь.

— Едем? — повернулся Данила к Мите, и видно было, что ему страсть как не терпится на свою осуществленную мечту посмотреть.

— Конечно, едем!

Митридату и самому было любопытно на этакую невидаль взглянуть. Крестьянский клоб — это надо же!

— С Самсошей не получится, — сказал Любавин. — Тропу снегом завалило, только верхами проехать можно, гуськом. Лошади у меня собственного завода, норовистые. Неровен час упадет мальчуган, расшибется. Вдвоем поезжайте. Мне с твоим сыном не так скучно хворать будет, да и Самсону скучать я не дам. Ты, кажется, хотел в микроскоп посмотреть?

— Неужто? — задохнулся от счастья Митридат. — Тогда я останусь!

Полчаса спустя он и хозяин стояли в библиотеке у окна и смотрели, как по аллее рысят прочь два всадника — один побольше, второй поменьше.

Вот они уже и скрылись за последним из фонарей, а Мирон Антиохович всё молчал, будто в каком оцепенении.

Митридата же снедало нетерпение. В конце концов, не выдержав, он попросил:

— Ну давайте же скорее изучать водяную каплю!

Тогда Любавин медленно повернулся и посмотрел на мальчика сверху вниз — точь-в-точь так же, как в бане.

В первый миг Митя подумал, что у Мирона Антиоховича снова схватило сердце, и испугался. Но взгляд был гораздо более долгим, чем давеча, и значение его не вызывало сомнений. Солнцеградский владетель смотрел на своего маленького гостя с нескрываемым отвращением и ужасом, будто видел перед собой какого нибудь склизкого ядовитого гада.

И тут Митя перепугался еще больше. От неожиданности попятился, но Любавин сделал три быстрых шага и схватил его за плечо. Спросил глухо, с кривой усмешкой:

— Так ты Данилин сын?

— Да… — пролепетал Митя.

— Тем хуже для Данилы, — пробормотал Мирон Антиохович как бы про себя. — Он думал, я не слыхал, как ты сбежал-то. Не хотел я про это говорить, чтоб не бередить… Надо думать, там, в бегах, это с тобой и случилось. Так?

— Что «это»? — взвизгнул Митридат, потому что пальцы хозяина больно впивались в плечо. — Дяденька Мирон Антиохович, вам нехоро…

Второй рукой Любавин зажал ему рот. Нагнулся и прошептал, часто моргая:

— Тс-с-с! Молчи! Слушать тебя не велено! Кто ты был раньше, не важно. Важно, кем ты стал.

Он провел рукой по лбу, на котором выступили капли пота, и Митя, воспользовавшись вернувшейся свободой речи, быстро проговорил — дрожащим голосом, но все же стараясь не терять достоинства:

— Сударь! Я не возьму в толк, к чему вы клоните? Если мое пребывание здесь вам неприятно, я немедля уеду, единственно лишь дождавшись возвращения Данилы Ларионовича.

— И говорит не так, как дети говорят. — Мирон Антиохович рванул ворот рубашки. — Родного отца по имени-отчеству… Сомнений нет! Тяжек жребий, но не ропщу.

Он на миг зажмурился, а когда вновь открыл глаза, в них горела столь неистовая решительность, что Митя, позабыв о достоинстве, заорал в голос:

— Помогите! Кто-нибудь, помо…

На висок ему обрушился крепкий кулак, и крик оборвался.

* * *

Очнувшись, Митридат не сообразил, где он, отчего перед глазами белым-бело и почему так холодно. Хотел повернуться из неудобной позы — не вышло, и только тогда понял, что его несут куда-то, перекинув через плечо. Услышал хруст снега под быстрыми шагами, прерывистое дыхание, и рассудок разъяснил смысл происходящего: свихнувшийся Любавин тащит свою маленькую жертву через парк.

Куда? Зачем?

Что за жизнь такая у маленьких человеков, именуемых детьми? Отчего всякий, кто старше и сильнее, может ударить тебя, обругать, перекинуть через плечо и уволочь, словно некий неодушевленный предмет?

Дыхание Митиного обидчика делалось все чаще и громче, а шаги медленней. Наконец он остановился вовсе и бросил свою ношу на снег, тяжело сел на корточки, прижал пленника коленом.

— Куда вы меня, дяденька? — тихо спросил Митя.

Снизу, на фоне темно-серого неба, Любавин казался великаном с огромной, косматой башкой.

— К пруду, — хрипло ответил Мирон Антиохович. — Там прорубь. Ты хитер, но и я не промах. Вон гляди. — Он коротко, одышливо рассмеялся и повернул Митину голову назад.

Там, за деревьями, белели стены дома.

— Видишь окно открытое? Это твоя спальня. Скажу, уложил тебя спать, а ты через окно сбежал. Данила подумает, что ты снова в уме тронулся. Жалко его, пускай у него надежда останется. Ни к чему ему правду знать.

Подавляя неудержимое желание закричать от ужаса, Митя спросил еще тише:

— Почему вы хотите меня убить?

— Не хочу, а должен.

Внезапно Любавин нагнулся и снова зажал своему пленнику рот. Секунду спустя Митя услышал приближающийся стук копыт. Кто-то скакал по аллее галопом в сторону дома.

— Пора, — пробормотал сумасшедший. Вскинул мальчика на плечо, понес дальше.

— Я ничего дурного не сделал! — крикнул Митя.

— Не лги, сатана, не обманешь! — пропыхтел Мирон Антиохович, продираясь через кусты.

Вот ветки расступились, и впереди открылась белая поляна с черным пятном посередине.

Нет, не поляна — пруд, а черное пятно — прорубь!